Нэнси Митфорд - В поисках любви

— Боюсь, останется девочкам надеяться на себя, — задумчиво сказала тетя Сейди.

В известном смысле, однако, все сложилось к лучшему. Этих гостей дядя Мэтью выбрал сам, по собственному вкусу и из числа своих друзей, а стало быть, не исключалось, что он их примет вежливо — они, во всяком случае, хотя бы будут знать заранее, что за человек их хозяин. Напустить в Дом посторонних молодых людей было бы — и она это знала — чрезвычайно рискованно. Дядя Мэтью ненавидел посторонних, ненавидел молодых, и сама мысль, что у его дочерей могут появиться кавалеры, была ему тоже ненавистна. Впереди еще ждали подводные камни, но эти ей удалось благополучно миновать.

Так вот каков он, бал! Вот она какова, та жизнь, которую мы ждали все эти годы — и дождались, она наступила — вот он, бал, он происходит сейчас, сию минуту, он совершается вокруг нас! Какое необыкновенное чувство, как будто это не на самом деле, а словно бы во сне. Только, увы, так непохоже на то, что представлялось, о чем мечталось — не самый лучший сон, признаться. Мужчины — такие низенькие, некрасивые, женщины — помятые какие-то, платья сидят нескладно, лица раскраснелись, от обогревателей разит керосином, а тепла совсем мало, но главное, главное — мужчины: либо совсем старики, либо уроды. А когда пригласят танцевать (уступив, как ты подозреваешь, настояниям доброго Дэви, который старается, чтобы мы не скучали на нашем первом балу), то не уносишься, как рисовалось тебе, порхать в восхитительном тумане, прижатая мужественной рукою к мужественной груди, а то тебя толкнут, то брыкнут — толк да брык на каждом шагу, и больше ничего. Балансируя на одной ноге, как царь Аист, не удержат равновесия — и, как царь Бревно [31] Ссылка на персонажей басни о том, как лягушки, в ответ на просьбу о царе, получили сперва бревно, а потом — аиста, который их съел. , всей тяжестью рушатся другой ногой тебе на пальцы. Что же до искрометной беседы, то хорошо, если хоть какой-нибудь — пусть даже самой пустой и бессвязной — хватит на целый танец или промежуток между танцами. И то все больше: «Ой, простите!» да: «Ох, виноват!» — правда, Линда уединилась-таки с одним из своих партнеров, уведя его смотреть на пораженные болезнями камни.

Нас никогда толком не учили танцевать — мы почему-то считали, что танцы — нечто такое, что каждому дается естественно и без всяких усилий. Линда, по-моему, тогда же усвоила — а мне на это понадобились годы — что к поведению цивилизованного человека естественность вообще не имеет отношения, в нем все строится на искусственном и на искусстве, в той или иной степени доведенным до совершенства.

Если вечер не обернулся для нас полнейшим разочарованием, то лишь благодаря компании из Мерлинфорда. Они нагрянули страшно поздно — мы, честно говоря, и думать про них забыли — но, как только поздоровались с тетей Сейди и завладели танцевальным залом, вся атмосфера вечера разом переменилась. Они поражали, они слепили глаз великолепием украшений, изяществом нарядов, блеском волос, дивным цветом лица; вот они-то действительно порхали в танце, едва касаясь земли, — речь, понятно, не идет об угловатом чарльстоне, но и его они отплясывали так ловко, что у нас дух захватывало от восхищения. С полной очевидностью обладали они также и умением вести искрометную, смелую беседу — у них она явно лилась, как ручеек, вольно, стремительно, играя и сверкая на солнце. Линду они покорили совершенно, тут же на месте она решила, что тоже станет одним из этих пленительных созданий и будет жить в том же мире, что и они, сколько бы ни потребовалось на это сил и времени. Я на такое не посягала. Я видела, что ими можно восхищаться, но они вращались по слишком отдаленной от меня орбите — скорее той, к которой принадлежали мои родители; я же, с того дня, как меня забрала к себе тетя Эмили, очутилась на другой и возврата обратно не было — да я его и не желала. Что не мешало мне тоже упиваться их созерцанием, и, подпирая ли вместе с Линдой стенку, топая ли на непослушных ногах по залу с добряком Дэви, который изредка, отчаясь залучить к нам кого-нибудь из молодых людей, приглашал нас сам, я глаз от них не отрывала. Дэви, как выяснилось, был с каждым из них хорошо знаком, а с лордом Мерлином, по всей видимости, и вовсе состоял в дружеских отношениях. В перерывах между проявлениями доброты ко мне и Линде он держался вместе с ними и принимал участие в их изощренной болтовне. Он вызвался даже представить им нас, но, к сожалению, свободные тафтяные вставки, такие хорошенькие и оригинальные на примерках у миссис Джош, почему-то неуклюже топорщились рядом с шифоновыми туалетами гостей, такими струящимися, мягкими, — к тому же все, что нам выпало испытать в начале вечера, породило в нас ощущение собственной неполноценности; короче говоря, мы отказались.

Ночью, в постели, я с особой тоской мечтала о крепких и надежных объятиях своего фермера. А Линда наутро объявила, что отказывается от принца Уэльского.

— Я пришла к заключению, — сказала она, — что в придворном кругу скука смертная. Вот леди Дороти — придворная дама, а вы посмотрите на нее…

Последствием бала стало событие, какого никто не мог предугадать. Матушка лорда форт-Уильяма пригласила тетю Сейди с Луизой приехать к ней в Суссекс на бал охотников [32] Ежегодный бал для членов охотничьего клуба и их семей. , а вскоре и от его замужней сестры им пришло приглашение на охоту и благотворительный бал в пользу местного лазарета. Пока они там гостили, лорд Форт-Уильям сделал Луизе предложение и оно было принято. Луиза вернулась в Алконли невестой и очутилась в центре внимания — впервые с той поры, когда рождение на свет Линды прочно оттеснило ее на задний план. Да, это было событие, и разговоры в достовом чулане не умолкали, как в присутствии Луизы, так и без нее. Она теперь носила на безымянном пальце красивое колечко с бриллиантиком, но, вопреки нашим надеждам, не выказывала особой склонности обсуждать в подробностях, как объяснялся в любви лорд (для нас отныне Джон, только разве это упомнишь) Форт-Уильям, а, заливаясь румянцем, укрывалась за дымовой завесой отговорок, что это святое. А вскоре вновь появился и он сам, дав нам возможность наблюдать его как отдельную самостоятельную личность, а не часть почтенной троицы, образуемой им вкупе с лордом Стромболи и герцогом Паддингтонским. Заключение огласила Линда:

— Старенький, бедняжка, — по-видимому, он ей нравится, но, честно говоря, будь он мой пес, отдала бы его усыпить.

Лорду Форт-Уильяму было тридцать девять лет, но выглядел он безусловно много старше. Шевелюра у него сбилась назад, как пух в перине сбивается ночью к ногам, по выражению Линды, весь вид был какой-то неухоженный, потрепанный. Луиза тем не менее его любила и была впервые в жизни счастлива. Она всегда боялась дяди Мэтью, как никто другой, и не без веских оснований: он считал ее дурой и не давал себе труда хоть изредка обходиться с нею прилично — она была на седьмом небе от радости, что навсегда покинет Алконли.