Нэнси Митфорд - В поисках любви

Они смеялись, предавались любви, опять смеялись — и месяцы промелькнули, не оставив им времени ни на что, кроме смеха и любви. Достаточно для нее — но как насчет него? Теперь, когда жизнь сделалась такой серьезной, а для француза — такой трагической, не выкинет ли он из памяти это лакомство, эти сбитые сливки, как нечто столь несущественное, что их как бы вовсе не бывало? Она начала все больше склоняться к мысли — и повторять себе вновь и вновь — и приучать себя к сознанию, — что, вероятно, все кончено, что Фабрису не быть отныне в ее жизни ничем иным, как лишь воспоминанием.

В то же время те немногие люди, с которыми она общалась, считали своим долгом непременно подчеркнуть, пускаясь в рассуждения о Франции, — а кто теперь в них не пускался, — что французы «нашего круга», семьи, которые слывут «bien» [96] Здесь: порядочные (фр.). , проявили себя наихудшим образом, как отъявленные петеновцы [97] Петен, Анри Филипп (1856–1951), французский маршал, глава капитулянтского правительства, затем — коллаборационистского режима «Виши». В 1945 приговорен к смертной казни, которая была заменена пожизненным заключением. . Фабрис не может быть в их числе, думала она, и верила в это, — но если бы только знать доподлинно, если б иметь подтверждение…

Так и жила она, переходя от надежды к отчаянию, и шли месяцы, а от него — все так же ни единого слова, а ведь он мог бы прислать словечко, если б хотел; и постепенно отчаяние стало брать верх.

И вот однажды в августе, воскресным солнечным утром, в страшную рань, у нее зазвонил телефон. Вздрогнув, она очнулась от сна с ощущением, что он звонит уже не первую минуту — и с абсолютной уверенностью, что это Фабрис.

— Это Флаксман [98] Телефонная подстанция в Лондоне. 2815?

— Да.

— Вас вызывают. Соединяю.

— Allô-allô?

— Фабрис?

— Oui.

— Фабрис! Как же долго я вас ждала!

— А! Так, значит, я могу сейчас приехать?

— Ой, погодите, — да, можете, сейчас же, только не уходите еще минутку, продолжайте говорить, я хочу слышать ваш голос.

— Нет-нет, меня на улице ждет такси, я через пять минут буду у вас, есть слишком много такого, дорогая, чего не сделаешь по телефону, так что… — Щелчок.

Линда опрокинулась на спину; мир вновь наполнился теплом и светом. Жизнь, думала она, порой бывает печальна и нередко — скучна, но на то в кексе есть изюминки, и вот — на тебе, получай! Раннее солнце, не попадая к ней в окошко, светило на реку; на потолке, отражаясь от воды, плясали зайчики. Два лебедя, шумно взмахивая крыльями, медлительно продвигались против течения, потом воскресную тишину нарушило пыхтенье маленькой баржи, но Линда ждала иного звука — того, что, не считая телефонного звонка, неотделим, как никакой другой, от городского романа — звука подъезжающего такси. Солнце, тишина — и счастье. Вскоре он послышался, этот звук; замедляясь, замедляясь; со звоном взлетел флажок, хлопнула дверца; голоса, звяканье монет; шаги. Она кинулась вниз.

Много часов спустя Линда сварила кофе.

— Такая удача, что сегодня воскресенье и нету миссис Хант. Что бы она подумала?

— Примерно то же самое, что и ночной портье в гостинице «Монталамбер», я полагаю, — сказал Фабрис.

— Почему вы приехали, Фабрис? Поступать к генералу де Голлю?

— Нет, в этом не было необходимости, я к нему уже и так поступил. Был при нем в Бордо [99] С 14 июня по 2 июля 1940 г. — место пребывания французского правительства. . Я должен по роду своей работы находиться во Франции, но когда надо, у нас есть способы поддерживать связь. Я, разумеется, встречусь с ним, он ждет меня сегодня в полдень, но приехал я сюда по личному делу.

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

— Я приехал сказать, что люблю вас, — проговорил он наконец.

У Линды закружилась голова.

— В Париже вы никогда этого мне не говорили.

— Да.

— Вы казались всегда таким прозаичным.

— Да, вероятно. Я говорил это так часто за свою жизнь, столько было романтики с таким количеством женщин, что я просто не мог, когда почувствовал, что это другое, произносить опять все те же затасканные слова, не мог их выговорить. Ни разу не сказал, что я люблю вас, ни разу не обратился к вам на ты — умышленно. Потому что с первой минуты знал, что это — настоящее, а то, другое — шелуха, так узнаёшь кого-то в лицо с первого взгляда — вот видите, не умею объяснить.

— Но в точности такое же чувство было и у меня, — сказала Линда, — не старайтесь объяснить, в этом нет надобности — я знаю.

— Потом, когда вы уехали, я понял, что должен сказать вам, эта потребность переросла в навязчивую идею. Все эти кошмарные недели стали кошмаром вдвойне, оттого что я лишен был возможности сказать.

— Как же вы добрались сюда?

— А вот так и живешь, в разъездах, — отвечал Фабрис уклончиво. — Завтра утром я должен ехать назад, очень рано, и не приеду больше, пока не кончится война, но вы будете ждать меня, Линда, и все теперь уже не так важно, раз вы знаете. Я мучился, я не мог ни на чем сосредоточиться, у меня работа валилась из рук. В будущем мне, возможно, предстоит еще многое вытерпеть, но одного не придется — чтобы вы уезжали, не зная, как сильно, как я вас сильно люблю.

— Ой, Фабрис, я… должно быть, у верующих бывают такие минуты.

Она опустила голову ему на плечо, и они долго сидели так в молчании.

После того как он нанес визит на Карлтон-Гарденс, они отправились на ланч в «Риц». Там оказалось полно Линдиных знакомых, щеголеватых, очень веселых, вокруг с веселой беспечностью толковали о неминуемом приходе немцев. Когда бы не то обстоятельство, что все эти молодые люди храбро воевали во Фландрии и вскоре, несомненно, должны были столь же храбро, только уже набравшись опыта, воевать снова, на других полях сражений, эта общая тональность могла бы кое-кого покоробить. Даже Фабрис, нахмурясь, заметил, что здесь, кажется, не отдают себе отчета…

Появились Дэви и лорд Мерлин. Подняли брови при виде Фабриса.

— У бедного Мерлина — не те, — сообщил Дэви Линде.

— Не те — что?

— Таблетки на случай прихода немцев. Раздобыл лишь такие, что дают собакам. — Дэви вынул украшенную каменьями коробочку с двумя пилюлями, белой и черной. — Сначала принимаешь белую, потом черную — сходил бы, право, к моему врачу.

— По-моему, пусть немцы убивают сами, — сказала Линда. — Приумножат этим свои преступления да и пулю израсходуют лишнюю. С какой стати избавлять их от труда? А кроме того — спорим, я сама двух сперва уложу, по крайней мере.

— Да, Линда, ты железный человек, но мне, боюсь, не пуля предназначена, меня будут пытать, ты вспомни, как им достается от меня в «Лондон газетт».

— Не больше, чем всем нам, — заметил лорд Мерлин.

Дэви снискал себе известность как злоязычнейший обозреватель, сущий людоед, не щадящий даже близких друзей. Он писал под множеством псевдонимов, но стиль выдавал его с головой; под самыми ядовитыми своими опусами подписывался «Маленькая Нелл» [100] Героиня романа Чарлза Диккенса «Лавка древностей». .