Маргарет Роум - Холодная страсть

Теперь она была убеждена, что ее оценка ситуации правильна. Поведение Лайэна в послеполуденное время, когда он показывал ей окрестности, в точности соответствовало всем ее расчетам. Его глаза, казалось, не отрывались от ее лица, когда он рассказывал бесчисленные занимательные истории о делах своих арендаторов, и, несмотря на то, что она знала о том, что он, безусловно, просто льстит ей, стараясь достичь намеченного, она была не в силах преодолеть удовольствие, которое получала от его нарочитого преувеличения забавных ситуаций, возникавших, когда чужаки встречались с нелогичным мышлением местных жителей. Даже теперь, вспоминая случаи, о которых он ей рассказывал, она с трудом подавляла наступавшие приливы смеха. Невероятно, но она слушала, как он с бесстрастным лицом повествовал ей о туристе-американце, который ехал, наслаждаясь мирными сельскими видами, и внезапно увидел, что путь ему преграждает шлагбаум, вернее, одна половина шлагбаума. Он в нерешительности стал дожидаться, когда опустится и вторая половина шлагбаума, как обычно при приближении поезда, или же, наоборот, поднимется закрытая половина, перегораживавшая ему путь. Но ничего не произошло. Наконец, устав ждать, он нажал на клаксон и сигналил до тех пор, пока из сторожевой будки не вышел Пэдди [4] Шутливое прозвище ирландцев. Мерфи.

«Слушай, парень! — воскликнул американец, когда Пэдди приблизился к нему, — что за задержка?»

Пэдди почесал в голове: «Задержка? Какая задержка?»

Американец был близок к инсульту. «Шлагбаум, парень, шлагбаум!» — крикнул он, энергично указывая на преграду. — Почему он только наполовину открыт?

Глаза Пэдди полезли вверх, он кое-что понял: «Ах это! — он явно выражал свое презрение к неосведомленности американца. — Если сказать правду, я просто наполовину ожидаю поезд!»

Джорджина почувствовала себя совершенно глупо, когда громкий хохот дяди вернул ее к действительности, и она поняла, что смотрит в свою тарелку с глупой пустой ухмылкой.

— Что тебя развеселило, милая? — пристал он к ней, и его широкая улыбка показывала, насколько он доволен.

Она слегка покраснела и посмотрела на Лайэна, который сидел во главе стола, но тотчас отвела взгляд, когда увидела огоньки удовольствия в его глазах. Какой дурочкой она должна казаться ему, уязвимой дурочкой, которой легко вскружить голову красноречием. Мысленно она вызывала и вызвала тот гнев, который охватывал ее в минуты слабости и который позволил ей чарующе улыбнуться им обоим.

— Я вернулась мыслями к чудесному дню, дядя, — с легкостью солгала она. Она не показала, что заметила быстрый триумфальный взгляд, брошенный Майклом через стол на Лайэна, который, хотя она и не смотрела на адресата, но была уверена, подмигнул дяде в ответ. Внезапная волна уныния навалилась на нее, и она почувствовала себя смертельно усталой. Ее усталость, вероятно, проявилась в изможденной бледности лица, потому что Лайэн быстро вскочил с кресла и наклонился над ней.

— Тебе плохо, Джина? — участливо спросил он, а его глубокие голубые глаза с беспокойством осматривали ее бледное лицо. Выражение озабоченности на его лице казалось непритворным, однако она была слишком подавлена, чтобы отметить это. Ее желанием были сон и уединение, так что все, что она могла, это прошептать:

— Прошу извинить меня, день был очень длинным, я пойду к себе.

Лайэн потихоньку обозвал себя дураком.

— Конечно, тебе надо идти к себе в комнату, я как-то забыл, что ты все еще нездорова, нуждаешься в отдыхе, но я эгоистически предпочел удовольствие от твоей компании твоему благополучию. Пойдем. — К своему ужасу она почувствовала, что он обхватил ее руками.

— Я донесу тебя до твоей комнаты и позову Кэт, чтобы она помогла тебе улечься.

Не обращая внимания на протесты гостьи, утверждавшей, что она совершенно спокойно может идти сама, он без малейшего напряжения пронес свой ценный груз через тускло освещенный холл, по узкой лестнице и по проходу до ее комнаты. Он не отпускал ее до самой кровати, и даже после того, как положил на кровать, выпрямился не сразу, а оставался склоненным над ней с непонятным выражением темного лица. Он был близко, слишком близко, и она никак не могла отодвинуться от него, потому что его руки удерживали ее руки сзади. Она повернула голову вбок, чтобы уйти от его взгляда, который был даже еще более беспокоящим, чем физический контакт, и она проклинала этот прилив слабости, который накатил на ее тело, трепещущее от еще не прошедшей болезни. Она не переставала спрашивать себя, почему его серьезность привела ее в такое замешательство; почему меры защиты, казавшиеся столь надежными от его обдуманного очарования, оказались разбитыми вдребезги, когда это очарование перестало быть очевидным. Слезы, которых она не могла сдержать, потекли из глаз, что вызвало у него встревоженное восклицание. Ласковое прикосновение его руки, повернувшей ее лицо к нему, вызвало в ней беззвучный вздох страдания, и, к ее ужасу, ее губы неуправляемо задрожали.

— Тише, моя милая, — пытался ее успокоить его мягкий голос, — почему ты так расстраиваешься, ты что, плохо себя чувствуешь?

Так как она не отвечала, его глаза потемнели от испуга, он выпрямился, подбежал к звонку и нажал его кнопку сильно и непрерывно, видимо, вызывая Кэт. Когда он вернулся к ее кровати, она уже сумела совладать со своей слабостью. Опущенные веки скрывали от нее его лицо, но она могла ощущать его близость в напряженной тишине, заполнившей комнату. Хотя он и не говорил ничего, она, казалось, чувствовала, как он изучает глазами ее лицо в течение бесконечных секунд, и попытки сохранить спокойствие забрали у нее так много сил, что поспешное появление Кэт принесло ей неописуемое облегчение. Он обменялся со старухой несколькими скупыми словами, прежде чем выйти из комнаты, и чувствовалось такое ощущение разрядки напряжения, с каким Джорджина не могла бороться. Беспричинно страдая, она упала в ласковые руки Кэт и плакала до тех пор, пока не забылась сном.

На следующее утро она была взбешена на себя саму, когда вспомнила свое, казавшееся ей унизительным, состояние в предыдущую ночь. Освежающий сон прогнал физическую слабость, на которую она с радостью свалила вину за те неустойчивые эмоции, что сделали ее уязвимой для той силы, которую Лайэн Ардьюлин скрывал под защитной маской простого обаяния. Если и надо было найти какое-либо предупреждение об этой силе, то она нашла его вчера, когда прогуливалась по картинной галерее и изучала дюжину или более семейных портретов предшествующих старейшин клана. Они выглядели буйными мятежниками, все как один, с чужими жуликоватыми бровями, озорно нависавшими над голубыми глазами, светящимися чувством юмора; надменно расширенные ноздри, и губы, способные даровать вихрь поцелуев взятым в плен девчонкам или извергать ядовитые тирады дерзкой брани на врагов. Все старейшины были нарисованы небрежно опирающимися на один и тот же широкий выступ камня у камина, в котором была глубоко вырезана семейная эмблема: орел с крыльями, расправленными перед полетом, и под ним девиз: «Мы готовы на все!».