Наталья Светлова - Квартира, муж и амнезия

— И все-таки не понравилась она мне. Вроде смотрит, улыбается, а спиной к ней поворачиваться не хочется.

— Ну и не поворачивайся! Ты, по-моему, просто ревнуешь, что я с ней подружилась. Не ревнуй, ты — подруга номер один. Навсегда.

Подруги никак не засыпали, все болтали. Перебирали воспоминания, говорили о Риткиных родителях. Вспоминали, как папа на день ее рождения водил девчонок в кафе-мороженое, разрешил заказать сколько хочешь, но чтобы все съели! И они заказали по двести граммов пломбира, объелись уже на половине порции и потом с месяц не могли на мороженое смотреть. Или как к Восьмому марта они решили испечь для мам пирог. Начали с Риткиной мамы, и та, попробовав подгоревший и воняющий содой корж с вареньем (Женька перепутала и насыпала соды столовую ложку с верхом), похвалила стряпух. А потом вместе с ними испекла кекс для Женькиной мамы и позвала Женькиных родителей в гости, и они пили чай вшестером. Женькин и Риткин отцы расхваливали девчонок, и те сидели гордые и уверенные, что это у них так все отлично получилось. А мама просто немножко помогла.

Потом вспомнили, как Женька полтора года назад в гости приехала — оказалась по случаю в Москве и махнула к ней в Рязань. А что, после тюменских расстояний три часа от Москвы в скоростном экспрессе — «да не вопрос»! Это Женька так говорила, когда хотела закрыть ясную для нее тему. Хотя там, в пропахшей болезнью квартире, даже искрометная Женька пригасла, поутратила задор, поскорее утащила Ритку в кафешку, сунув деньги Марии Сергеевне. («Женька, ты что, не надо!» — «Да не вопрос, подруга. Заработала, могу себе позволить!»)

А потом, в кафешке, Женька пичкала Риту пирожными, черным кофе, и ликеру купила вишневого, и по руке ее гладила все время. А потом разревелась, обняв Риту и причитая: «Ритка, ну как же так, ну что же делать-то теперь, а?» А та гладила Женьку по голове напряженной рукой и успокаивала: «Ничего, ничего, я справляюсь. И Мария Сергеевна мне помогает!» Не могла она тогда реветь вместе с Женькой. Если бы разревелась, растеклась бы мокрой лужей, и вряд ли удалось бы ей собраться обратно. Женька, видно, что-то такое почувствовала, потому что быстро прекратила реветь и, пошмыгивая распухшим носом, вручила Рите толстенькую пачку пятисоток: «Вот, на лекарства. Я премию получила за последние исследования. И не вздумай отказываться». Рита и не вздумала. Долгая болезнь матери сожрала все их тюменские накопления, и она уже влезла в долги, взяв в местном банке грабительский кредит под сорок процентов годовых.

— Слушай, повезло все-таки тебе с этой квартирой, правда? — сказала Женька сонным уже голосом.

— Да, повезло. Я и не мечтала, что буду в центре Москвы жить. Может, после своих джунглей поживешь у меня хоть немного? — спросила Рита.

— Да не вопрос, — пробормотала Женька и затихла. Заснула, наверное. А Рита так и не заснула. Она вспоминала родителей и чувствовала, что сегодняшний Женькин визит будто расшатал в ней какую-то плотину и что теперь она сможет вспоминать отца и думать о маме без чувства безвозвратной, окончательной потери.

Рита так и проворочалась, отсчитывая далекие удары курантов, пока к ним не присоединился звонок будильника. Потом хлопотала с ранним завтраком, вызывала для Женьки такси («Буду я еще до Шереметьева на всяких метро-автобусах добираться! Опоздаю на самолет — вся экономия боком выйдет!»), потом сама собиралась, наспех кидая в сумку все, что не успела собрать вчера, отвлеченная Женькиным визитом. Лично ей платить за такси восемьсот рублей было жаль, поэтому вышла из дому в восемь, за четыре часа до вылета, добралась в метро до «Павелецкой», потом ехала в скоростной электричке до Домодедова — надо заранее успеть, билеты-то у нее! Она встречала шефа, проходила регистрацию. И только потом расслабилась. Все, успела!

— Рита, до посадки еще почти час, я предлагаю сходить в кафе, перекусить, — сказал шеф. Первая фраза за все время, если не считать «здравствуйте» и «пойдемте».

— Пойдемте, — согласилась Рита, — есть действительно хочется.

Они зашли в какую-то выгородку: часть зала обнесена забором-плетнем, поверху натыканы пластмассовые подсолнухи и нахлобучена пара крынок. Внутри — несколько столиков, в углу — телега с горшками и тарелками. В тарелки горкой навалены всякие салаты-винегреты. Из горшка какой-то пожилой господин накладывает себе вареный картофель.

— Пожалуйста, меню, — подскочил к ним официант, одетый в косоворотку. Эдакий добрый молодец. Кафе явно демонстрировало русский народный стиль.

— Рита, вы хотите заказать что-нибудь горячее? Или предпочтете телегу?

— Телегу? — не поняла Рита.

— Ну вон, видите, где закуски расставлены. Можно подходить и набирать все, что нравится. Или горячее закажем?

— А мы успеем до самолета? Меньше часа осталось, а нам еще таможню проходить.

— Действительно, — согласился шеф и распорядился: — Две телеги и два кофе… Вы же кофе будете?

— Кофе, — согласилась Рита, которой стало все равно что пить. Она вдруг отчетливо вспомнила, что оставила свои транквилизаторы в ванной на полочке. И как же она будет лететь без таблеток?

— Одну минуточку, — слегка поклонился «добрый молодец» и исчез.

А шеф достал из портфеля газету и спросил, Разворачивая страницы:

— У вас что-то случилось?

— Нет. Почему вы так решили?

— Вы побледнели, и у вас глаза застыли.

— А, это… Я вспомнила, что не взяла успокоительное. Я очень, просто панически, боюсь летать.

— Да? — приподнял бровь шеф и уткнулся в свою газету. А когда официант принес приборы и две пустые тарелки, попросил: — И принесите еще пятьдесят граммов коньяку. Пойдемте, Рита, посмотрим, что они там наготовили.

Он первым поднялся из-за стола, отправившись к телеге с горшками. Рита поплелась следом и безучастно оглядела русскую версию шведского стола: капуста свежая, капуста квашеная, огурцы, помидоры, зеленая редька с какими-то сухариками, грибы, еще какие-то салаты наструганы, селедка. В горшках — картошка и гречневая каша. Есть совершенно расхотелось — желудок сводило от ужаса предстоящего полета.

— Ну что же вы? Выбирайте! — посмотрел на Риту шеф. Он уже складывал на тарелке натюрморт из картошки, селедки, огурчика и винегрета. Рита из вежливости тоже положила себе на тарелку полкартошечки, половинку помидора, измазанного тертым сыром с майонезом, и три крупные черные маслины (тоже мне русская кухня — с маслинами!).

— А теперь пейте, — велел шеф, когда они вернулись за столик, и указал на стопочку с коньяком, которая материализовалась на столе, пока они бродили вокруг телеги.

— Спасибо, я не пью…

— Рита, пейте. Это приказ. И лекарство. Я совсем не хочу привезти в Прагу полуобморочное тело личного помощника, — властно глянул шеф, и Рита залпом осушила стопочку, как микстуру приняла. Коньяк обжег горло, а затем жаром растекся внутри, и она быстро принялась заедать его маслинами, картошкой и помидором. Минут через десять коньяк добрался до головы, стало жарко. Еще через полчаса, когда они с шефом прошли таможню и вошли в самолет (по трапу-коридору, прямо из аэропорта, вот здорово!), Рита уже и не вспоминала ни про какую панику. Она отчаянно хотела спать. И весь полет до Праги мирно продремала в просторном кресле бизнес-класса, пропустив улыбки стюардесс, шампанское и канапе с семгой. Проснулась от толчка шасси о взлетно-посадочную полосу Пражского аэропорта и только собралась испугаться, как самолет уже замедлил ход и стал выруливать на «парковку».