Наталья Светлова - Урод

Глухая паника ползала саранчой под кожей, кусая нервные клетки, и при особо сильных укусах девушка вздрагивала. Невидимый кукловод уже намотал ее нервы на свой указующий палец и заставлял подчиняться его приказам.

— Не вышло из тебя Деи для Гуинплена, — голос Элины растрескивался, как некачественный фарфор, после каждого произнесенного слова.

— Что за Гуплен? — не понял мужчина, которого меньше всего сейчас заботили какие-то выдумки в бреду.

— Гуинплен, — по слогам повторила она и всхлипнула, ощущая верхней губой соленую слезинку.

Ее афалиновые глаза ярче, чем когда-либо, светились серебром в тусклом свете гаражной лампы. Она смотрела на него не взглядом обиженной женщины — взглядом человека, слишком сильно верившего другому человеку и совершившим тем самым непростительную ошибку. Это взгляд разочарования.

— Кто же может быть виноват в том, что произошло? В том, что я добровольно встала на колени на коврике у твоих ног и позволила надеть на свою шею ошейник.

— Не городи чушь, — злобно бросил Дмитрий; его уже трясло от ярости за ее слабость. — Какого черта ты разнылась?! Твои рыдания не спасут нас, только убьют.

— Нас убил ты. Даже не дал нам родиться. За руку отвел на эшафот, нашептывая нежные слова о том, что будет не больно. А я верила.

— Замолчи.

— А то что? Поглумишься над уродиной? Тыкнешь в меня пальцем? Больше меня этим ты не обидишь.

Футболка Элины, когда-то бывшая цвета морских водорослей, покрылась пятнами грязи и влажными разводами от слез. Она подтянула к лицу, скованные наручниками руки, и вытерла о рукава слезы. Должно быть, брусьяная помада, которой она так хотела привлечь его внимание, размазалась по лицу. Теперь эта улыбка стала сигнальным маячком раненого солдата. В войне под названием любовь, как правило, больше жертв, чем победителей.

— Ну что, — снова заговорила девушка, — похожа я на Джокера?

— Прекрати меня мучить.

Нервный, кашляющий, отрывистый смех девушки резал глубокими ранами его слух.

— Смотри на меня! — Отчаяние вырвалось из ее горла свистящими звуками. — Смотри! Я не так прекрасна, как твоя Валери. И меня, а не ее держат в этом гараже на привязи. Ну точно, как бешеную собаку, — всхлипнула она. А что я такого сделала? Поверила красивому и привлекательному хозяину, что он сделает мою жизнь лучше? Собака сама виновата — глупость наказуема.

— Ты не собака, Лина. — Голос Димы опустился до еле слышного шепота. В нем в данный момент гибли целые отряды смертников, рискнувших сделать этот роковой шаг. — Ты не уродина, — протолкнул, точно ком в горле, слова он. — Не уродина!

— Нравится мое лицо? Вот сейчас оно отражает мой внутренний мир! Благодаря тебе. Ты сделал меня калекой в душе, а никак не этот изъян.

— Прости меня, Лина…

— Уродство не бывает внешним. Оно только внутреннее, — продолжала говорить Элина в забытье. — Подумаешь, человеку не хватает красоты. Рано или поздно природа отберет у нас любую красоту, любой фантик будет отправлен в урну. А вот, когда человеку не хватает души — это беда. Без нее конфетка быстро сгнивает, какой бы дорогой она не была.

— Что мне сделать, чтобы ты простила меня, Лина?

— Для начала, хотя бы не называй меня так. Линой меня зовут только ублюдки. Их всего два: ты и бывший муж.

— А Элей можно?

— Нет.

— Эля! Лина! Элина! — вскричал мужчина и звякнул наручниками, вырываясь из поганого железа. Быть так близко к любимой женщине, на расстоянии вытянутой руки, и так далеко, за сотни тысяч километров от ее души, — невыносимо. — Все будет хорошо. Мы выберемся.

— Даже если так. Наши дороги уже разошлись.

— Не говори…

— Не приказывай, что мне делать, а что нет! Не смей, черт возьми!

Дмитрий, словно зверь на цепи, метался из стороны в сторону. Что же он наделал со своей жизнью. Просто сжег ее, точно надоевшую книгу с дешевым сюжетом. Вырвал из нее лист за листом самые лучшие и светлые страницы. Вовремя же он забыл, что автор сей гадкой писанины — он сам.

— Лина…

— Дай мне насладиться последними минутами тишины в грязи этого гаража. Ты угадал: я всегда мечтала умереть именно так, — бессильно огрызнулась она, проигрывая страху, что щупальцами рыскал по ее липкому от пота телу, и в помещении застыла молекулами воздуха тишина.

Не вышло из тебя Деи для Гуинплена… Не вышло. Ведь ты зрячий, а глазам никогда не увидеть того, что видит сердце…

Если он желал женщину, ему приходилось добиваться ее, а чаще — покупать, тем или иным способом.

Джон Кутзее «Бесчестье»

Золотистые лучи георгиново-желтого сквозь стекла очков солнца пританцовывали на всех поверхностях роскошного особняка. Мужчина поднял взгляд к светлому, без единого темного пятнышка, синему небу. Оно бриллиантовой дымкой отражалось в его глазах. Достаток и обреченность на сытое, фешенебельное, даже люксовое проживание виделось ему чем-то данным по праву рождения, на что он имел все нужные документы с печатями и подписями.

— Быть Александром Янгом — сплошной кайф, — самодовольно пропел молодой человек и прошлепал босыми ногами к бассейну.

— Убери фамилию — и станешь просто Александром. Не факт, что жизнь продолжит быть таким кайфом, — ответил ему друг, потягивавший коктейль, расположившись в шезлонге.

— В этом вся и соль, Димитрос.

— Мы не на греческом острове, черт тебя дери. Кончай называть меня Димитрос, а то нахлобучу тебе прямо на твоей крутой вилле. И ничего мне не будет, Санек.

— Теперь ты кончай называть меня провинциальным Саньком. От такого Санька, в тулупе и с единственной буханкой хлеба на ужин, меня отделяют триллионы миль.

— И эти мили между вами проложила твоя фамилия?

Алекс кивнул с полным осознанием своей безупречности и неуязвимости. Он любил этот мир и боялся его одновременно. Родись с нужной фамилией, за которой шуршат зеленые бумажки с лицами выдающихся политиков, — и ты бог, на которого жалкие плебеи взирают с немым раболепием, с открытым в жадности до того, чтобы урвать глоток воздуха, каким он дышит, ртом. Однако есть и другой сценарий, по которому ты можешь родиться обычным человеком и всю жизнь быть не более пыли под ногами королей этого мира. Во избежание сего он возносил молитвы своему собственному золотому тельцу.

— Откуда в тебе столько этой неукротимой спеси? — хмыкнул друг. — Здесь только мы с тобой, нефиг воспевать свою надоевшую всем фамилию.

— Ты, Дмитрий Аркадьевич Туманов, не должен забывать, кто тут свет и тьма. Кто воплощает в себе все и вся!

Разбежавшись и взяв побольше воздуха в легкие, мужчина прыгнул в бассейн, оставляя за собой эхо смеха. Смеха, словно бы отражающегося от стен стеклянного лабиринта, летящего к трону своего хозяина. Смех надменный, барский, горделивый. Смех, от которого, любые другие троны трещат по швам и разваливаются кусками былого могущества.