Лиза Фитц - И обретешь крылья...

«Я не рассчитывала на какие-то скидки. Я просто хочу решить свои проблемы».

Роли распределились. Лена — беспомощная жертва; доктор Глюклих — спаситель, носящий в кармане ключи к решению любых проблем. Вновь кто-то не белом коне! Но ведь это тоже не походит! После всего, что ей пришлось пережить, она уже не может чваниться. Да и не хочет. Она считает, что самоуверенность и чванство соседствуют. Ей всего лишь хотелось получать больше сердечности от доктора Глюклиха. И доброты.

Но аналитики не священники.

Или лучше было бы исповедоваться? Сто раз прочитать «Отче наш…»?

Скучно. Все время один и тот же текст — как на сцене. Лучше уж всезнайка с его ироничной отстраненностью, холодно созерцающий тебя. Это раздражает и провоцирует. Он глава этой клиники, а не представляет собой ничего интересного. Все прочие существа мужского пола стары, психически ущербны или безобразны. После пятой встречи она сочла его даже эротичным, несмотря на отсутствующую руку. А может быть, и именно поэтому. Я тоже калека, — думала она, — только духовно.

Лена требовала глубокого анализа, не пробыв в клинике и нескольких дней, — в конце концов, она заплатила, а кто платит, тот и заказывает музыку!

— Уже три года я встречаюсь с мужчиной, у которого уже есть жена. Он говорит, что хочет от нее уйти, но не делает этого. Но также не уходит и от меня. И сейчас это медленно приканчивает меня.

Она рассказала всю свою историю с Симоном. Доктор Глюклих делал заметки, Лена жадными глазами заглядывала в них, но так ничего и не поняла. Несколько дней спустя она улучила момент, когда в комнате никого не было, и заглянула в них снова. Вот что она там нашла:

«…B разговоре мы сфокусировали внимание на проблеме идентичности, которая полностью проистекает из отношений с партнером. В этих отношениях пациентка чувствует себя не столько любимой, сколько используемой, так же, как в детстве, когда она не чувствовала себя уважаемой, самостоятельной личностью, а лишь дочерью своей матери. Относительно теперешних отношений она чувствует себя обнадеженной и обманутой, причем очевидно, что ее друг продолжает выполнять свой супружеский долг. Пациентка сама вынуждена констатировать, что есть только два выхода из этой ситуации. Она проецирует агрессию против матери на своего партнера и не в состоянии его оставить, в то время как у того наблюдается эдипов комплекс и он использует женщин для преодоления внутри себя авторитарного конфликта со своим отцом».

О… и это все?! Он же все это просто узнал от нее, — подумала Лена. — Что же здесь такого, чего бы она не знала сама? Бездушная фигня, по Фрейду, вот что это такое!

Лена приняла участие в занятиях группы терапии. Она вела себя тихо, была неразговорчива, чтобы не показаться «чем-то особенным», и помогала своим друзьям по несчастью разобраться в их душевных проблемах. Кроме того, она много гуляла и покорно выслушала все жизненные истории, которыми ее потчевали. Она написала много прекрасных картин, выразив в них свою скорбь. Такие цвета, как желтый и красный, не годились, ее палитра колебалась между серым и голубым. Она рисовала животных с большими телами и маленькими головами, зайцев и лошадей. Одну картину она повесила на стену, изобразив себя в виде каменной статуи, которая кладет руку на плечо стоящему перед ней на коленях Симону, чтобы через соприкосновение с его сознанием привести его к самому себе. В этой каменной статуе, которая производит впечатление прекрасное, но безжизненное, заключена маленькая девочка, которая спокойно ожидает освобождения из каменной тюрьмы. Лена не планировала, что будет рисовать, а пускала это дело на самотек. Она влилась в тамошнее общество и хорошо общалась с другими людьми. И три раза на дню изливала по телефону свои переживания Симону.

Она была послушной пациенткой. Так же, как стала послушной любовницей, и так же, как была послушным ребенком. Преданной и грустной. И только две вещи еще связывали ее с привычным миром: искусство и пьянство.

Это было ее мятежом, прорывом за рамки нормы, протестом против строгого наказания, ее восстанием против всего усредненного.

«Когда я пью, то не поддаюсь чужому влиянию. Ни один человек не может навязать мне свое мнение и воспрепятствовать моим намерениям, когда я пьяна. Тут я говорю все, что думаю, и никто не может перечить мне со своей дурацкой моралью, навязать свою мелочную систему ценностей. Когда я пьяна, я бываю сама собой — упрямой и дерзкой. Но, похоже, далеко не прекрасной. А на следующее утро я больна — никакой целостности, никакого мужества. Поэтому пьянство — не выход, хотя иногда избавляет и исцеляет».

Все время, пока Лена пребывала в клинике, Симон щедро дарил ей всю свою телефонную любовь. Он сказал, что ушел из дому и теперь живет у своих родителей. А когда она вернется из санатория, он будет жить с ней. Всегда. Он говорил это все шесть недель, каждый день, по многу раз. Когда она вернется, он совершенно точно останется с ней. Лена верила ему. Ее готовность верить уже стала рефлексом, накрепко укоренившимся в подсознании. Ведь вера — это примирение, а примирение — это любовь. А Лена нуждалась в любви Симона, как растение в поливе. Конечно, ни одно обещание не было правдой. И когда Лена вернулась домой, перед дверью она нашла маленькую записочку: «У меня нет слов… я не могу».

Еще перед обедом, до ее отъезда, Симон пообещал:

— Когда ты приедешь, я буду уже дома! Я буду ждать уже у тебя дома.

Никакого Симона. Только маленький, с оторванными краями клочок бумаги с парой строчек. И пустой дом.

Но на этот раз Лена не хотела сходить с ума от этого, ни в коем случае. Было уже что-то новое, совершенно противоположное — она пришла в ярость.

А потом я просто перестала давать ему знать о себе. В ответ на звонки я послала ему клочок туалетной бумаги, на которой было написано: «Пошел к черту!»

Но это был ад.

В спальне, в саду, на кухне, повсюду я встречала его.

Боже мой, — думала я, — всю мою силу и весь порыв он поглотил, как огромная дыра; все мои мысли и взгляды исчезли в трясине; все осталось без результата!.. С Янни я билась об стену из слов, с Симоном я бьюсь о стену полного отсутствия реакции.

Его тело живо и прекрасно, его руки теплы и сильны — но душа тяжела как свинец. Может, мне нужно удовлетворяться небольшими интрижками? Там я никогда не смогу пережить настоящего страдания, ибо такие романы не выносят погружения в пучину повседневности.

Три дня лишения. На пятый день зазвонил телефон.

Это был Симон. Он говорил быстро и суетливо.

— Послушай, не клади трубку!.. Через четверть часа я буду у тебя, с чемоданом, если ты еще хочешь!..

Я громко рассмеялась. Грязная вонючая свинья, — подумала я.