Лиза Фитц - И обретешь крылья...

Я оделась, надела парик, затем маску и накрасила губы ярко-красной помадой. Когда я подошла к зеркалу, передо мной стояло чужое существо. Я выглядела как персонаж фильмов Феллини и не узнавала себя больше! Я осторожно взяла накидку двумя руками, поднесла ее к лицу… и все вокруг окрасилось в золото, золото, золото!..

Я медленно спускалась по лестнице. Было пять минут девятого; Торака нигде не было видно. Только какой-то рослый человек стоял у бюро регистрации — мушкетер в красно-черном бархате, черной маске с огромным носом и громадной шляпе с мягкими полями. В руках он держал два удивительно длинных посоха с рукоятками.

— Вы выглядите великолепно, сударыня!

Я обернулась; это был голос Торака! Но самого его нигде не было. Голос принадлежал высокому человеку!

— Я напугал вас, любовь моя? Простите, я не хотел этого. Взгляните сюда…

Человек высоко поднял широкие штанины, из-под которых моему изумленному взору предстали деревянные ходули. Это был Торак!

— Я заказал их еще год назад. Немного поупражнявшись и при некоторой сноровке, на них вполне возможно передвигаться! Так и я смогу что-то увидеть в толпе снаружи. И это единственное время, когда я такого же роста, как и все прочие… Идемте, моя королева… давайте окунемся в сутолоку улицы!

Швейцар открыл перед нами дверь, и мы пошли по направлению к площади Святого Марка. Стоило мне оказаться среди людей, как на меня направилась добрая дюжина камер и со всех сторон раздались восхищенные возгласы: «Оооо!!» и «Ааах!», «Как прекрасно!..», «Гляди, золотая женщина!..» На немецком, английском, французском — даже на баварском. Как дома, — подумала я, — но гораздо приятнее, ведь никто не знает, кто я такая… прекрасная маска, одна из многих, чьи настоящие лица тоже никто не знает!

— Давайте еще немного погуляем по переулочкам, — сказал Торак, — прежде чем появимся на площади!

Он выглядел в своем костюме столь импозантно, что люди расступались перед ним в стороны как вода, образуя шпалеры, сквозь которые мы шли. Торак шел на своих ходулях, как другие ходят на ногах, и мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к его новой внешности. Он уже не был уродливым, карликовым клоуном; это был высокий мушкетер, дерущийся за королеву и любящий женщин. Его горб был скрыт под большой бархатной накидкой, а искривленные руки почти полностью спрятаны в широких рукавах.

Мы шагали по узким, изгибающимся переулкам, помнящим дух и судьбы людей минувших столетий, мимо кованых фонарей на блестящих зеленым лаком сваях, каменных аркад и выстроенных в византийском стиле домов с облупившейся на стенах краской цвета старой розы, винно-красного, кремового, оливкового, серого, ржавого, укутанных венецианской ночью.

Все люди, которых мы встречали по пути, приходили в восторг от наших костюмов. И среди обычных туристов, бродивших по переулкам, шагали, нет, шествовали маски, словно не касаясь земли, и массы других людей вокруг, сознавая почти мистическую привлекательность своего одеяния. И всякий раз, когда встречались две маски, они ненадолго останавливались, рассматривая друг друга, приветливо кланялись и продолжали свой путь дальше. Я еще никогда в жизни, даже в театре, не видела такого буйства красок, как здесь в Венеции. Карнавал выражал дух этого своеобразного города, города, как бы парящего между реальностью и фантазией.

И я вдруг почувствовала себя укрытой, в безопасности в этом метафизическом упоении, экстазе фантазии.

Мы пошли назад, к площади Святого Марка.

В людской толчее на площади смешались люди и маски. Около девяти часов музыка смолкла и голос из репродуктора сообщил, что сейчас лучшие маски соберутся на громадной сцене. Это был момент, которого я никогда не забуду. По меньшей мере десять дюжин людей, нет, скорее неземных существ, медленно поднимались по высоким ступеням наверх. Здесь были султан с огромным тюрбаном из серебристого шелка; за ним дама во всем лиловом с громадной шляпой из перьев; за ней некто в блестящем серебристо-голубом; за ним принц из страны восходящего солнца; рядом с ним шел бог солнца с венком из лучей на голове и золотым шлейфом; русалка в переливающемся зеленом, вся усыпанная блестками. Шли ведьмы с ужасными красными рожами, укутанные в дерюги, и что-то напоминающее эльфа, в желтом тюле с головным убором из перьев почти метровой высоты. Позади шли благородные дворяне в костюмах рококо и воинственные рыцари, сверкающие серебристым металлом.

Все они собрались на сердцевине площади — большой сцене — и после того, как окружающие достаточно насмотрелись на них, стали выстраиваться в большой светящийся поезд, чтобы попрощаться с карнавалом. Каждая маска несла в руке горящий факел, и так они шли друг за другом через всю площадь, по переулку, вдаль, к самому морю, и там исчезали в голубой ночи. Над площадью звучал Вивальди, и тысячи людей, бывших там, принялись танцевать; к ним присоединились вернувшиеся маски.

Как-то вдруг, уже ночью, около часу, я потеряла Торака из виду. Я выкрикивала его имя, но он не слышал меня в этой суматохе. Он исчез в сутолоке, и я не могла найти его. В условленном месте он тоже не появился. Очевидно, он уже пошел в отель, — предположила я.

Маски исчезли, площадь медленно пустела, только какая-то неутомимая парочка все кружилась в танце и ночной туман опускался над обезлюдевшей площадью. Со спутанными мыслями я двинулась в направлении отеля, усталая и бодрая одновременно. Я удивленно заметила, что за весь сегодняшний вечер ни разу не вспомнила о доме — и о Симоне.

— Простите, а господин Намадов уже вернулся?

— Нет, сударыня, — ответил мужчина за стойкой бюро, — с тех пор, как он ушел с вами, мы его еще не видели.

Очевидно, он ищет меня. Я оставила для него записку и пошла в свою комнату.

На следующее утро, в среду, все маски, как ночные духи в полночь, исчезли. И Торак с ними. Я проснулась очень рано и пошла прогуляться к базилике. Солнце лилось на площадь, ворковали голуби; от тысяч туристов осталось несколько человек, наслаждающихся утренней Венецией. Покой лежал на освещенных солнцем домах, золотисто-голубая каменная мозаика собора тоже блестела в лучах солнца, лившихся с голубого неба; суда тарахтели вдоль берега, волны бились о деревянный парапет, и я не могла припомнить времени, когда еще была так бездумно счастлива. И действительно, нужно ли мне было это постоянное сопровождение? Разве без него я не была свободнее? Передо мной открыты все возможности, вместе с возможностью спонтанного решения, и только те обязанности, которые я сама захотела бы на себя взять. Выгода и преимущество свободно определяющегося. Я могу съездить в Италию, сойтись с карликом, переспать со многими мужчинами или же ни с одним, искать общества или бежать от него, и никто не спросит: «Куда ты идешь? На сколько там останешься? Когда вернешься? Что там было? Почему ты не останешься со мной?» В Венеции, в кафе на набережной, не нужно ничего, кроме солнца и чашечки кофе и, может быть, еще сигареты.