Александра Ермакова - Глоток горького горячего шоколада

Лицо ошпарило будто кипятком – Мурад влепил пощечину. В голове повис звон - я, ударившись затылком о стену, согнулась от боли.

- Врать, сука! – сипел турок гневно.

- Нет, - сплюнула сладковатую жидкость, коснувшуюся губ – тёмный сгусток окрасил пол. – Можешь врача пригласить, он подтвердит.

Мурад вскочил, рассыпаясь на турецком явно ругательствами и проклятиями - даже слюни летели. Мерил нервными шагами комнатку, кружил. Подскочил словно хищник:

- Тела нет, – взревел по-русски, - но есть другой! – ухватил меня за волосы и, дёрнув, поставил на колени. Пыхтя, расстегнул ширинку и вывалил «дряхлого червя». – Соси, сука! – ткнул меня носом к себе между ног. Отшатнулась - в воздухе вжикнуло, и пощечину озвучил хлесткий шлепок. Лицо горело, в голове тяжесть, но турок опомниться не дал - вновь ткнул в свой пах: – Сопротивляться – помнить: я сам вырезать твой ублюдка из живот!

Веский довод… Если и мелькнуло отбиваться дальше, то страх за ребёнка остановил. Ничего омерзительней не видела и, уж тем более, не делала. Обдолбленное животное мычало, стонало. Дёргало за волосы или, ухватив за голову, насаживало на своёго проснувшегося глиста, заставляя двигаться быстрее. А под конец, сжало шею и воткнулось, извергая кисловатое семя, словно я – резиновая кукла и всё стерплю. Даваясь густой массой приторной спермы, упала – меня рвало, слёзы проедали кожу. Мурад хмыкнул, затянулся очередным косяком и, выдувая облако едкого дыма, заправился. Выкурив наспех, затушил и снова рывком подтянул меня за волосы, заглядывая в лицо: - Где драгоценность?

Секундное замешательство сменилось очередным приступом рвоты.

- Потеряла… - выдавила, борясь со спазмами опустевшего желудка. Турок рассматривал с минуту. Оскалился, тёмные глаза полыхнули злобой - хладнокровно бултыхнул носом в пол, и я задохнулась от вспышки боли. Кровь заполонила рот, мешала говорить. Я поперхнулась: - Правда…

Отпустил меня тычком и вскочил:

- Если врать - я убить тебя.

Пнул матрац, потрусил. Опустился на корточки рядом со мной, ощупал, не забывая особо тщательно проверить в вырезе - сминал грудь будто тесто замешивал. Отбивалась что есть сил, вертелась, пиналась. Говнюк распылялся – барскими затрещинами пресекал сопротивление, наслаждался властью, заламывал руки, ноги. Когда мой запал поубавился – каморка вертится, точно катаюсь на аттракционе, звон в ушах оглушает, тело плохо слушается - перехватил ткань и рванул. Шов с треском разошёлся - Мурад сорвал остатки платья. Боже! Я вновь задёргалась – пальцы турка грубо вторглись в меня, вызывая слёзы и крики мольбы:

- Пожалуйста, - отчаянно извивалась, но Мурад усердно пыхтя, с победной ухмылкой копался внутри, распластав, как лягушку для препарирования. Возбуждался – ощущала, изнасилования не миновать: легла бревном и сжала зубы, подавляя бессмысленные крики. Турок заметно сник, порыв усмирился. Гневно ударил меня головой о пол и вскочил.

Согнувшись, уткнулась лицом в ладони и зашлась безудержным кашлем. Раздался щелчок затворившейся двери, настала тишина. Время будто остановилось, боль отпустила, а скорее притупилась. Через силу повернулась набок, напряжение в животе пугало, нервно дёргало, пульсировало. Уперлась руками в пол – нужно хоть до постели доползти – пальцы зацепили нечто прохладное, гладкое. Судорожно ухватила, подтянула – в сумраке каморки поблескивал портсигар насильника. Заставила себя добраться до тайника, будто сомнамбула запрятала к драгоценностям, на автомате вернула плинтус на место… Поджала ноги к груди и провалилась в темноту.

Мурад больше не приходил. Я понимала: затянуть побег – умереть! Но случая не подворачивалось, да и улики остались в первом доме. Похитители умные и расчётливые. Места дислокации меняли регулярно, возможно, даже города, страны – накачивали снотворным, и я просыпалась в новой комнате, ничуть неудобнее предыдущей. Счёт дням и неделям потеряла… Потом догадалась: приход врача – пара недель. Специалисты у похитителей тоже свои – выезд на дом, так сказать. Давали закрепители, ведь организм истощен, ещё вкалывали витамины, а чтобы не рыпалась – держали вдвоём… Туалет – ведро. Кушать на тарелке разовой посуды без приборов – руками. Как же давно не дышала свежим воздухом, не видела солнца, не ощущала их живительных прикосновений и поцелуев.

Глава 16.

Рожая, мечтать умереть и, родив, мечтать о продолжении жизни. Мне и этого не было дано! Схватки, потуги… Это - третий ребёнок, поэтому всё прошло так быстро, что даже не успела прочувствовать всей боли при появлении новой жизни.

Магди забрали, как только появился, и даже не показали. В память врезался пронзительный плач… Сон, мучавший долгое время, сбылся.

Обливаясь слезами, молила, умащивала просьбами, чтобы позволили хоть прижать «сокровище». Потом кидалась проклятиями - мне не давали моё дитя, а я обязана ощутить связь... Ведь нет ничего другого, настолько объединяющего мать и ребёнка, как момент кормления. И пусть пока нет молока, но когда маленький ротик касается соска, а крохотные ручки ложатся на грудь, против воли начинаешь реветь. Эту жизнь породила я?!.. Моё сокровище: безобидное и доверчивое, а не отдать его, точно шунтирование без наркоза – верная смерть.

Верните мне мою жизнь!..

Но похитители неумолимы… Расплывающиеся силуэты псевдоакушеров скрылись в мрачном коридоре, свет померк, металлическая дверь захлопнулась со скрежетом. Комната опустела, окуталась звенящей тишиной. Я не могла встать, броситься следом – руки и ноги стянуты кожаными ремнями к койке.

Моей изнасилованной душе больше ничего не могло причинить боль, а тело не интересовало. Когда вернулись заточители, не сопротивлялась. Мне что-то вкололи, и горечь потери отпустила – нахлынуло равнодушие. Хорошо… будто скинула оковы, свободно вдохнула и потекла по руслу блаженной реки. Она убаюкивала, успокаивала. Нирвана в Тадж Махале. Плот на одного. Там неплохо - собственный мир, откуда не хотелось возвращаться. Да и незачем?

Со временем причалила и укрепилась на суше: воздвигнутые стены, может, и некрепки, но они защищали от жестокой реальности. Правда, иногда потолок всё же рушился, и надо мной съезжались угрюмые тучи. Охватывала паника, и я, ища спасения, начинала биться в агонии. Темнота сгущалась, давила каменным пленом. Назойливые голоса с шипением прорезали мозг, капали словесным ядом будто дырку пробивали, совершая мучительную лоботомию. Каталась по полу, сжимая виски – лишь бы отпустило. Облегчение приходило, но его тоже приходилось заслужить. Череда последующих эпизодов существования смазана. Помню веретеницу сменяющихся мужских лиц: сосредоточенные, отрешённые, пыхтящие, сопящие, раскрасневшиеся... Поначалу было много - всех веселило трахать родившую. Грудь набухла точно камень. Клиенты развлекались. Некоторые надавливали, стреляясь молоком. Другие припадали, словно грудные дети, а после ржали, будто кони педальные. Правда, забава быстро наскучила. «Бидоны» опустели, и поток клиентов уменьшился. На оставшихся взирала безучастно - переключалась то на серый потолок с тусклой покачивающей оголённой лампочкой, то на стену с потрескавшейся зеленоватой краской, то утыкалась в грязную подушку с прохудившейся наволочкой. Пустое… Немного терпения и наступит утопия. И она приходила. Всё чаще, но скоротечнее… В участившиеся приступы страха и отчаяния просыпались голоса – навязчиво шелестели, забивая голову, и звучали отчётливее: «Жить! Вставай, ты обязана выжить! Уничтожить тварей. Вернуться к своим детям. Им нужна мать!» Безысходность давила, тело изнутри прогнило, мозг атрофировался – я получала новую дозу и вновь забывалась в мнимой лёгкости.