Эдуард Зубов - Случайная любовь

И он, окончательно потеряв голову, стал спешно расстегивать у Юли блузку. Оголились груди – нежные, созданные для ласки холмики, но он не стал их целовать. Руки Сережи, не задерживаясь, скользнули ниже. Он нащупал на брюках замочек молнии. Потянул вниз, их ничего не удерживало.

Юля не сопротивлялась, она замерла, еще до конца не осознавая, что же происходит, судорожно сжала ручками его плечи, но от прикосновения его рук не прогнулась, как-то неловко, чтобы брючки не скользнули вниз, выставила в сторону ножку.

Но он, не лаская, не обнимая ее, продолжал усердствовать, сам того не сознавая, что же он делает. И мозг продолжал твердить: «Ты должен… Она доступна… Когда еще будет такая минута! Будь мужчиной!» Только почему-то «дружку» в его действиях что-то очень не понравилось. Ему ведь не прикажешь. И он стал опускать головку.

Сережа вдруг почувствовал в Юле перемену, словно в ней что-то оборвалось: вся она напряглась, сухая маленькая энергичная девичья ручка сжала его руку, и глянули с безумной мольбою глаза.

Сережа с изумлением, ничего не понимая, глядел в эти молитвенно следившие за ним глаза, словно только сейчас увидел их, увидел незнакомое, так непохожее на прежнее лицо.

Поединок глаз продолжался. Сережа, не отрываясь взглядом от ее молящих, блестевших навертывающимися слезами в лунном свете глаз, вдруг почувствовал, как она притянула его руку и прижала к своей груди.

Он замер, чувствуя, что случилось, возможно, что-то непоправимое, а она не выпускала его руку из своей маленькой ручки, и вдруг обвила его шею руками, прижалась, словно боясь потерять что-то дорогое, и всхлипнула, отстранилась и опять взглянула на него.

Его губы дрожали, дрожало все тело. Он покачнулся, но удержался и пристально глянул ей в глаза. Казалось, он пытался проникнуть ей в душу… Что таится в её темных глазах, так смотревших на него? Нет, не любовь! В её выразительном взгляде было что-то такое, от чего у него защемило сердце.

У Сережи закружилась голова. Он обнял, прижался к ней, слыша, как в груди у нее часто постукивает. И вдруг жалость, ласковая нежная жалость залила его разбунтовавшуюся кровь. И за ее молодым красивым телом Сережа в очередной раз почувствовал что-то целостное, свое, которое нельзя походя перейти, что, если бы разрушил, грызло бы потом, легло тяжелым камнем на душу.

А она вдруг отстранила его от себя. Лицо у нее под шапкой темных распущенных, ниспадающих на плечи волос заострилось, побледнело, и, не сказав ни слова, она, на ходу поправляя одежду, пошла.

К его горлу подступил ком, а в глазах все еще стояли ее молитвенно смотревшие на него глаза, с чертой детской беспомощности около маленького, с чувственными нежными губами, рта.

Он застонал, широко открыл глаза, как будто хотел увидеть то, что неведомо было ему, прислушался. Ее колеблющаяся тень, шурша по траве, удалялась в ночи. Сережа пошатнулся, прислонился спиною к стогу.

Она продолжала идти, а он смотрел на нее, идущую в лунном свете. И по неуверенной походке, которая была так не свойственна ей, по опущенным плечам, по потерявшей грациозность фигурке и еще чему-то такому, чего нельзя было передать словами, инстинктивно почувствовал, что она, несмотря ни на что, готова его простить, что она не хочет его потерять. Сережа, еще не ведая, что он в дальнейшем будет делать, пошел, покачиваясь, не разбирая дороги, за ней следом.

Луна зашла за вдруг набежавшие тучи, разлилась темень. Кругом ни души, только мать-природа, спокойная, без удивления, с улыбкою наблюдала за ними. И в темной реке – темная ночь. Ни одного огонька. Где-то вдалеке на краю села заскулила бездомная собака.

Юля шла медленно, голова ее как-то странно кружилась, а в мозгу стучало только одно слово: «Все!» Все, что она перечувствовала, вылилось в одно это короткое слово.

Никогда еще в жизни, несмотря на то, что ей не раз приходилось ссориться с ухаживающими за ней парнями, она не ощущала себя такой отрешенной от всего, такой опустошенной, такой безразличной к тому, куда она идет, что сделает, что увидит.

Она не верила, что он заранее решил так грубо обойтись с ней. Ей казалось, что он уже достаточно хорошо её знал. Да и не сделала она ничего такого…

И тут нечего рассуждать, причиной всему была его мужская гордость. Ей казалось, что это конец. Только ей было не понятно, зачем же эта сила, которую люди зовут любовью, подняла её до небес, вскружила голову, а теперь швырнула наземь, опустошенную, беспомощную, оскорбленную.

Любовь или гордость – что сильнее?

Видимо, не зря сказано в писании – основной грех – это гордыня. Теперь она на своем опыте это узнала. И она поведает о своей беде только подушке.

Что победит: её любовь или его гордость? Её любовь или её собственная гордость? Конечно, победит гордость. Ну, разве это не обидно?!

Из всего, что было в этот вечер, в память ей врезалось только одно: его, с дрожащими губами, полное раскаяния лицо.

Возможно, другая бы девочка на её месте, да и она, будь на месте Сережи другой парень, убежала, но её удерживало от этого шага его, стоящее перед её глазами лицо.

«Если мы так будем идти, то встретимся у изгороди, – приходя в себя, подумал Сережа. – Но как ее утешить, сказать, как пишут в романах и твердят с «голубого экрана»: прости, дорогая, я по-прежнему тебя люблю! Но разве она, когда поцелуи не греют, поверит словам… Любовь – она в глазах, в выражении лица, в жестах, поступках, голосе…»

Конечно, он попросит у нее прощения. Ведь разве хотел он ее оскорбить?! Но поверит ли, простит ли она? А если простит, то останется ли у нее в общении с ним прежняя доверчивость, наивная ласка, оживление, в котором так мило сочетались чувственность, кокетство и ребяческая шаловливость?

«Подло и гадко, гадко и гнусно!» – испытывая чувство нравственной тошноты, думал он о своем поступке, шагая за ней.

Впереди появилась с неясными очертаниями тень. Она приблизилась, поравнялась с Юлей, затем с Сережей, и удалилась туда, откуда они пришли. Это была юная, такая же как и они, пара. Девочка была высокой и не уступала в росте широкому в плечах парнишке. И он и она были в белом. По тому как доверчиво ее головка прильнула к его плечу, а его рука обнимала ее за талию, можно было только догадываться о том, насколько далеко они зашли в любви, о серьезности их отношений. У Юли и Сережи, глядя на них, защемило сердце.

У изгороди Юля в нерешительности остановилась. Опершись одной рукой о кол, она стояла и слушала черноту ночи, ее такие знакомые, а теперь глухие звуки. Ветер прошелестел в вершине стоящей у берега ветлы, в хлеву крайнего к реке дома заблеяла овца, да далеко, непонятно и смутно, потянул гудок с проселочной дороги.