Луи де Берньер - Дочь партизана

Она была мной в идеале.

Это было в кайф – рассказывать свои байки, хоть потом я думала, что лучше бы кое о чем умолчать. Мне льстило, что я так интересна зрелому мужчине, да и сама я к нему привязалась. Понимала, что он на меня запал, и потихоньку отвечала взаимностью. Он был женат, но как бы теоретически. Я никогда не видела его жену, он редко ее поминал, ее словно и не было. Мне уже снились сладкие сны, в которых меня забирали из моей нынешней жизни, и, ей-богу, я не противилась. Иногда я мечтала, что мы вдвоем уедем и все начнем заново. Крис держался истинным джентльменом. Он меня хотел, но никогда не навязывался. Украдкой я за ним наблюдала, подмечала его потаенные взгляды. Ему нравилось смотреть на мою грудь или пах. Бывало, подастся вперед, будто увлекшись историей, но я-то понимаю, что слушатель мой скрывает бугор на ширинке. Ужасно приятно, аж до испарины. В одном странном сне я вносила вазу с цветами к нему в комнату, а он, сидя за столом, мне улыбался. Вот и все – короткое видение о маленьком знаке любви.

Кроме того, мои истории помогали его удержать. А начав, я уже не могла остановиться. Я бы не пережила, если б ему вдруг надоело. Не представляю, как я справилась бы с одиночеством.

Я знала, многие мужики заводятся, стоит им представить, что вытворяют лесбиянки, и потому рассказала про Наталью и пионерский лагерь в Далмации.

Вот что я поведала.

В лагере была обычная скукотища: народные танцы, хоровое пение, долгие походы, дурацкие игры и лекции о коммунистах-героях. И все равно там было хорошо: теплынь, запахи моря и лимонов, а еще два маленьких острова и большая гора. Казалось, тамошний воздух напитывает радостью. Я перестала бесконечно копаться в себе, я почувствовала свободу.

Однажды после диафильмов нас повели на экскурсию во францисканский монастырь смотреть самую большую в мире коллекцию морских раковин. Я разглядывала каури и вдруг уловила аромат персиков и лаванды. Так пахла девочка, что подошла ко мне.

– Терпеть не могу ракушки, – сказала она. – Лучше уж на берегу пялиться на французских парней.

– Откуда знаешь, что они из Франции? – спросила я.

– Не знаю, просто мне так хочется. Я Наталья, но все зовут Ташей. А ты Роза, я у кого-то спросила. Наверное, мы подружимся. В этом вшивом лагере только ты мне и глянулась.

Польщенная, я слегка опешила. Прежде никто не удостаивал меня такой чести, и я не знала, что ответить. Не замечая моей растерянности, девчонка балаболила:

– Мы с тобой здесь самые красивые, ни к чему нам враждовать. Тебе нравятся парни?

– Нет, – сказала я. – Пока еще никто.

Взяв меня под руку, она перешла к другой витрине:

– Если по правде, мне тоже. Хотя нравится о них думать. Вот бы мне такие скулы, как у тебя. В смысле сисек я плоскодонка, но все еще впереди.

Она была выше меня и очень худенькая. Волосы невиданной длины – прям до пояса. То и дело она отбрасывала светлые волнистые пряди, чтоб не застили обзор. Темные брови и почти черные глаза. Почему-то в воспоминаниях они синие, и я всякий раз себе говорю: да нет же, темно-темно-карие.

Таша одевалась исключительно в голубое и обычно ходила босиком. Любила похвастать своей гибкостью: бывало, примет драматическую позу и продекламирует из какой-нибудь пьесы или же исполнит потрясающий акробатический трюк, на какой у меня в жизни не хватит смелости. Идет-идет, а потом вдруг – раз! – сделает «колесо» или абсолютно бесшумный фляк. Этакий дух природы. Как-то сделала стойку на руках и, загнув ноги к шее, серьезно спросила:

– Как думаешь, в замужестве такая поза пригодится?

Таша мне нравилась, потому что я мечтала быть именно такой. Она была мной в идеале: раскрепощенная и грубоватая, легкомысленная, потешная и заводная девчонка, которая беззастенчиво дрыхнет на диафильмах и лекциях о коммунистах. Она втихаря расписывалась на памятнике «Крылья чайки» и не желала строить забор – дескать, для грубой работы Господь специально создал тупых и сильных мужиков. Она горланила песни, и ей было по фигу, что она фальшивит.

Под руку мы бродили по заулкам, лизали мороженое, и Таша выбирала, у кого из мужиков самая красивая задница. Конечно, все мужики были французы. Мы объедались баклажанным рагу, обильно сдобренным оливковым маслом и приправленным душистым майораном, чесноком и черным перцем. Как-то раз Таша улеглась на каменную ограду и стала учить меня произвольному рыганью. В позе фотомодели она вскинула указательный палец и принялась дирижировать своим маленьким концертом благородной отрыжки, уверяя, что таким способом вновь наслаждаешься вкусом рагу. Обескураженная, я отступила подальше, однако не ушла.

Таша закадрила двух немцев, чтоб повели нас на дискотеку, а сама отказалась с ними танцевать. Мужики наперебой покупали нам выпивку, но мы танцевали друг с другом и за полночь вывалились на улицу, вконец ошалевшие от тяжелых басов и мигалок. Когда под платаном Таша меня поцеловала, сердце мое ухнуло. Помню ее сияющие глаза и дрожащие руки, ее горячее дыхание на моей щеке.

Словенка по национальности, Таша жила в Белграде, потому что ее отец был депутатом скупщины. После лагеря дружба наша продолжилась – мне ничего не стоило заглянуть на Французскую улицу. Раздражая родителей, мы часами висели на телефоне, частенько Таша гостила у нас. Отец мой так благоволил к ней, что я даже ревновала.

Она была прелесть. В голове ее роились мечты и фантазии, в которых ее увозил герой-победитель либо она от чахотки умирала в монастыре. Сейчас она принцесса, а через минуту уже герцеговинская цыганка или воинственная амазонка, миллионерша, актриса.

Понятно, за что я ее любила, но что она-то во мне нашла? Я была ее полной противоположностью – кряжистая чернавка, слегка угрюмая и неуверенная в себе – и не могла заполнить ее жизнь, как она заполняла мою. Однако странная штука любовь. Если тебя переполняет нежность и некого ею одарить, изливаешь ее на кого угодно, пока не сыщется кандидат получше. Мы обменивались письмами с неизменной концовкой – «вечно твоя любящая подруга» или «навеки твоя». Я складывала письма в большой коричневый конверт и хранила под подушкой.

Прихватив корзинку с фруктами и сыром, в каникулы мы ходили на реку, где у нас было любимое место – окруженная березами мелкая заводь, в которой иногда мелькнет хвост форели.

Это местечко мы отыскали жарким летним днем; Таша ногой попробовала воду, восхитительно прохладную. Потом крикнула: «Думаешь, слабо» – мигом скинула одежду и вошла в холодную реку, повизгивая и смеясь. Глядя на нее, я обмирала от страха и восхищения. Хотелось стать такой же раскрепощенной, но я была иначе устроена.

«Иди сюда!» – звала Таша, а я лишь мотала головой. «Классная водичка!» – кричала она, а я мучилась от своей застенчивости, которую изо всех сил старалась не показать. Наконец разделась и вошла в воду, прикрыв руками грудь, которая уже тогда была весьма пышной.