Луи де Берньер - Дочь партизана

Она была точно Старый мореход из поэмы [7] Старый мореход – персонаж поэмы «Сказание о старом мореходе» (1797–1799) английского поэта-романтика, представителя «озерной школы» Сэмюэла Кольриджа (1772–1834). , который, ухватив слушателя за пуговицу, не выпускает, пока не доскажет свою байку; впрочем, я-то вовсе не пытался улизнуть. Говорю же, я на нее запал. Мне нравилось смотреть на Розу, даже когда я ее не слушал, ибо одну и ту же историю она повторяла по многу раз. Рассказ себе тек, а я разглядывал ее тело и лицо, воображая нас в постели, представляя, что могли бы сотворить со мной ее губы.

В мой первый приход она особо не откровенничала. Мы выпили кофе, Роза о чем-то меня поспрошала, а затем предложила осмотреть дом, словно респектабельная хозяйка, что знакомит нового визитера со своим жилищем.

Прочие покои тоже обветшали. Крыша протекала, и верхний этаж пустовал, лишь в одной комнате на верстаке стоял автомобильный мотор. Им, сказала Роза, занимался ее сосед с первого этажа – парень работал в автомастерской. Потом я часто его видел – типичный заблудший юнец из среднего класса, который верным стилем жизни считает прозябание в трущобе. В своей комнате он голосил песни Боба Дилана, и по дому плыли не лишенные приятности вопли вкупе с гитарным бренчанием – музыкальное сопровождение к нашему с Розой роману. Моя дочь часто крутила пластинки Боба Дилана, и я, хоть и ворчал, понемногу проникся его песнями, а потому распознал репертуар, который наяривал Розин сосед. Наверное, он был одинок и мечтал когда-нибудь стать звездой. Этот верхний Боб Дилан числился Джоном Хорроксом, хотя настоящий-то Джон Хоррокс заделался хиппи и отбыл в Катманду, а наш паренек взял его имя, дабы избежать мороки с регистрацией у домовладельца. О подлинном Джоне Хорроксе я узнал совсем немного: он заводил по несколько любовниц и имел огромные ступни – посреди кухни малый оставил свои мокасины, которые всегда там и стояли, если только их не надевал Верхний Боб Дилан. Кстати, я так и не узнал его настоящее имя, а потому окрестил ВБД, и вскоре Роза подхватила эту кличку.

В доме еще жил какой-то актер, предмет Розиного зубоскальства. Она говорила, что в жизни не видала еврея, который так похож на стереотипного «жида». Владелец единственного в доме телефона, он вешал замок на диск, чтобы никто другой не смог позвонить. В маленьком красном «рено» часто приезжала его подруга, миловидная белокурая артисточка, и тогда дом полнился гулким эхом любовных стонов и охов, сплетавшихся с завываниями Боба Дилана и мелодичным голосом Розы. Мне нравилась столь звучная искренность совокупления, однако я, взросший в иной искренности, смущался. Моя-то Огромная Булка не пискнет, пускай на сто миль вокруг ни души.

Еще одну жилицу, молодую симпатичную скульпторшу в неизменном комбинезоне, я почти не видел. Она лепила парусники из глины и в отлив фотографировала их на берегу Темзы. Девица носила значок «Женщине мужик – как рыбе зонтик», но виделись мы редко, потому что в основном она обитала у своего приятеля. Вот они, семидесятые-восьмидесятые.

Мне, сорокалетнему, казалось, будто меня внедрили в гущу так называемого «альтернативного общества», где бунтарство пошипело-пошипело да угасло. Однако время было славное. Я не чувствовал себя таким уж отщепенцем, хоть беспорядок и пугал. Когда хиппи сгинули и появились панки, я окончательно понял всю бессмысленность попыток затесаться в общую компанию. Зрелый возраст придает достоинство, а если нет – что ж, это печально. Видишь престарелого панка и думаешь: какое жалкое зрелище! Хуже только белый растафари. Тот единственный, который мне повстречался, был еще более одинок, чем я.

Забавно, но тогдашние маргиналы исхитрялись повернуть дело так, что маргиналами выглядели все прочие. Ловкий трюк. Противно было сознавать, что все эти юнцы считают меня занудой, – и, пожалуй, правы. Самое грустное в зануде то, что он ничего собой не представляет и всего лишь такой же, как все. Просто занимает место на планете. Мясо, что теоретически годится на колбасу. Плоть, которая существует, а потом исчезнет. Сейчас-то мне кажется, что настоящими занудами были те юнцы. А тогда я думал, что дело во мне.

Роза не считала меня занудой. Я оказался как нельзя кстати. Я пил кофе, пожирал ее обожающим взглядом, слушал ее рассказы, на прощанье чмокал в щечку. Она была совершенно поглощена собой. Обычно считается, что это порок, зато ей не мог наскучить собеседник-молчун.

В тот день она показала мне дом, затем в итальянской кофеварке сварила кофе на заляпанной плите, и мы сели в кресла. Она спичкой зажгла газовый камин, от нее же прикурила. Больше всего Роза любила черные сигареты «Русское собрание», но иногда курила «Абдуллу». Прихлебывая кофе, пускала дым в пожелтевший потолок.

По правде, я не знал, о чем говорить, но она вроде бы и не ждала никаких слов. Я был в растерянности. Девушка хорошо одета, курит изысканные сигареты, и все в ней безукоризненно, вот только обитает она в грязном сарае. Принцесса на навозной куче.

– Откуда вы родом? – наконец спросил я.

– Из Югославии. Вообще-то я сербка.

– Я мало что знаю о Югославии. Хорошая страна?

– Кому как, – пожала плечами Роза. – Англия хорошая?

Мы улыбнулись.

– Сейчас не особенно, – ответил я.

– Наверное, вас интересует, почему я живу в этой грязной дыре?

– Любопытно, – признался я.

– За жилье плачу пять фунтов в неделю.

– Надо же! Гроши.

– Когда крыша не протекает. Это дом жилищного кооператива, рано или поздно пойдет на слом, но пока его сдают задешево, потому что «не пользуется спросом», хотя желающих навалом. – И Роза усмехнулась: вот, мол, нелепость какая.

– И все же непонятно, почему вы здесь живете.

Она так на меня посмотрела, будто я идиот какой.

– Экономлю. Деньги нужны, у меня большие планы.

– И много скопили?

– Говорю же, я была шлюхой. Прилично заработала и решила: все, с меня хватит. Сейчас на отдыхе. – Она явно собой гордилась. – И потом, меня нет, а здесь удобно прятаться. Тот верхний парень числится Джоном Хорроксом, а я вроде как Шэрон Дидзбери. Так звали прежних постояльцев, и вместе с жильем мы взяли их имена. Иначе морока и бумажная канитель.

– Что значит – вас нет? – уточнил я. Может, это образная характеристика ее душевного состояния.

– Ни визы, ни разрешения на работу. Я крохотный паразит. – Чуть раздвинув пальцы, Роза показала степень своей вредоносности.

– Где-нибудь учились?

– У меня диплом Загребского университета, – обиделась она. – Во всяком случае, я туда поступила.

– Ого! – сказал я, ничего лучше не придумав.

– Я здесь, потому что надурила. Все исходит на дерьмо. Подношу картошку ко рту – глядь, а это дерьмо в конском волосе. Я уж привыкла, что в зубах волосатое дерьмо вечно застревает. – Роза выпустила дымную струйку и раздумчиво добавила: – Но теперь все нормально. Хватит с меня дерьма. Хотите, расскажу?