Татьяна Краснова - Девушка с букетом

Но что же было дальше тогда, много лет назад? Кажется, мамин голос из соседней комнаты взлетел на новую высоту, и Варя не выдержала:

– А это у нас… А это у нас – что? Семейное счастье?!

И готова была дать волю слезам, когда бабушка неожиданно и твердо сказала:

– Да.

И слезы исчезли.

И дальше Варя быстро спрашивала, почему папа не защищается и не нападает и не должен ли настоящий мужчина вести себя как-то иначе, а бабушка так же твердо отвечала, что настоящий мужчина должен вести себя именно так, и в том, чтобы не сорваться и не дать скандалу разгореться, как раз и заключается настоящая сила воли. И раскрыла свою узорчатую книгу, которую мама терпела только ради сюжетов великих картин. Именно тогда Варя это и услышала.

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

«Любовь не скандалит, не злится, не рвется давать сдачи, не думает, как выглядит со стороны», – продолжала потрясенная Варька переводить на домашний язык и, забыв о бабушке, побежала здороваться с родителями, уже не обращая внимания на их разговоры, и так радостно, как будто сто лет их не видела…

Грузовик вынырнул из елового тоннеля, как из погреба. Слева и справа пошли поля и дачные поселки – значит, Тучково близко, они уже подъезжают. Тройная радуга стояла над дорогой. Катя затормошила Варю:

– Смотри, как здорово, какой хороший знак!

Но, по-прежнему глухая и незрячая, Варя не обрадовалась радуге. Последняя фраза из апостола Павла продолжала вертеться в голове: «…никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Куда-то она просилась, что-то хотела еще сказать Варе – только что?

И все же то измерение ужаса, в которое попала Варя, съежившаяся, зажатая, не отсекало окончательно предыдущую жизнь – если уж впустило детские воспоминания – и потихоньку просочилось еще одно, еще одни слова: «…наставляемый на пути любви, достигнув его конца, увидит нечто удивительно прекрасное, нечто вечное – то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения». Да ведь это то же самое, что и «любовь никогда не перестает»! Христианин и язычник – об одном и том же! Это то самое, что ищет Виктор Бояринов, только со многих концов сразу, и ученик Мурашовой, собравшийся в Южную Америку, и она сама, и, по словам того же студента, «все нормальные люди». Вот они, толпа ищущих. А вот человек, который уже нашел, – ее отец, не кричащий об этом на всех углах, как об открытии, а живущий постоянно с этим пониманием, и воспринимаемый – в своей же семье – с точностью до наоборот… В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне…

И все это в любой момент может взлететь на воздух!

На тучковских огородах уже стояла милицейская машина. Пиротехников из МЧС пропустили сразу же, а Катю с Варей деревенский участковый попытался оттеснить. Но Катя начала размахивать журналистским удостоверением, заявляя, что имеет право находиться в местах стихийных бедствий и всяческих происшествий, а Варя просто побежала к папе, который, живой-невредимый, стоял поодаль с еще одним мужчиной – должно быть, копальщиком погреба. Папа гладил хлюпающую Варю по голове и виновато повторял:

– Ну, ничего же не случилось. Надо же, а этот огород у нас с девяносто первого года. И ничего.

Участковый, видя, что выставить посторонних не удается, позвал на помощь начальство, и вездесущий Робин, хмуро поздоровавшись, предложил расходиться:

– Варя, твой папа уже дал показания. Уезжайте. Тут нельзя. И вы все тоже.

Но Варя еще не пришла в себя, у нее дрожали и губы, и руки, и папа ее успокаивал. Копальщик завелся насчет того, что это надо еще выяснить – нельзя или можно, в смысле копать, он взял деньги, и он честный человек, а там, может, груда старого металлолома, которую пусть вывозят поскорее… А Катя продолжала размахивать удостоверением, повторяя, что представляет стотридцатитысячное население района, которое имеет право знать, что здесь произошло. А сзади послышалось:

– Ну и мне тоже можно. Привет, майор. Мы тут рядом оказались.

Варя обернулась на знакомый голос. Виктор в своей походной экипировке быстро приближался, с тревогой поглядывая на нее, а за ним спешили почему-то Гарольд и Марта – тоже одетые по-походному. Впрочем, они и всегда так одеты.

– Дед Гарольда где-то здесь воевал, – пояснил Виктор, и слова его относились ко всем, но смотрел он только на бледную Варю. – В сорок первом пропал без вести. Вот они и решили, раз в этих местах оказались, проехаться посмотреть. Меня проводить попросили – я в местном поисковом отряде работаю. Это и есть мои общественные дела. А тут вдруг кричат – бомба…

Варя переваривала услышанное – еще одна ипостась этого неординарного человека, сколько же их? – а Катя между тем заявила:

– Мой дед тоже здесь воевал. В ополчении. Сразу погиб. Он уже немолодой был, на фронт его не брали. Он, наверное, в своих очках не отличал человека от дерева. А второй дед был как раз молодой, немного старше меня. Он тоже пропал без вести, только не здесь, а под Воронежем. Но мы думаем, что он погиб, потому что был в тот момент в полевом госпитале, а немцы ведь бомбили и госпитали, и санитарные поезда.

Катя говорила отчетливо, без всякой политкорректности, нисколько не смущаясь присутствием немцев.

– Was sie spricht? [1]– спрашивала мужа Марта.

– Да у нас в любую сторону ехать можно – везде шли бои, – охотно вступил в разговор копальщик. – Бабка моя рассказывала – зимой сорок первого все эти поля были трупами покрыты. Сплошь сибиряки лежали, двухметровые, крепкие! Она на работу потом мимо них бегала, транспорт не ходил – сначала плакала, потом привыкла. У женщин и детей своих сил не хватало хоронить, не то что фашистов. А вот те не забывали о порядке – рядом со школой сделали свое кладбище, когда в школе госпиталь разместили. По секторам хоронили, не абы как. Там теперь спортплощадка. Ходим по костям. А наших солдатиков сколько до сих пор в лесах лежит – у-у! – вон Витя знает. Сколько вы подняли?

– За двадцать лет – десять тысяч. Имена только у четырехсот удалось восстановить, – кратко ответил Виктор.

Варя тихо сказала копальщику, кивнув в сторону Гарольда:

– Он по-русски хорошо понимает.

– Вот и отлично! – отвечал копальщик гостеприимно. – Они же по местам боевой славы хотели проехать, ну и пусть смотрят и слушают! Жалко, что ли? Упокой души и все такое, понятно же. А вон та церквушка – видите, в той стороне – уцелела, даже и с колокольней, ее взорвать не успели. Немцы, когда отступали, собрали жителей – и городских, и с деревень, всех подряд, колонной построили и с собой погнали, прикрываться ими хотели. А потом передумали и в эту церковь загнали и продержали всю ночь. Мороз был, дети грудные замерзали. А потом двери заколотили и хотели поджечь – да не успели, слава богу. И бабка моя там была…