Ирина Лобановская - Измайловский парк

Психолог спокойно и насмешливо написал в ответ:

«Молодой человек, вы можете не волноваться. Если ваши приятели именно в таких выражениях говорят об этом (а вы правильно сделали, что дословно мне написали буквально все), могу вас уверить: что такое женщина, они сами не знают. Скорее всего, у них ни одной женщины никогда в жизни не было, а если у кого-то одного и была, то это эпизод, случайный и нелепый, о котором и говорить не стоит. Как себя вести с женщинами, они понятия не имеют и более того — сами никому из женщин не нужны и никто им давать не собирается. Это я утверждаю как специалист-психолог по вопросам пола — такие разговоры и в подобных выражениях вашу тусовку выдают с головой. А вы удивляетесь и недоумеваете, просто поверив их выдуманной болтовне, порожденной их же комплексами. Не верьте, не надо!»

Арама этот мудрый дяденька успокоил, но он все равно часто терялся рядом с девушками, не знал, о чем с ними говорить, как их развлекать, куда лучше приглашать… Может, именно в этом его главная беда?.. Как научиться легкому и свободному перебрасыванию фразами? Как овладеть искусством сыпать пошловатыми и банальными комплиментами? Их девицы обожают. Им нравятся трещащие без остановки парни, запросто опускающие тяжелые руки на девичьи плечики. Слабые женщины, что с них взять, думал Арам. И потом… В школе его всегда затмевал Валерка Панин. Ему Арам не завидовал — просто любил, — а консультироваться с более опытным приятелем стыдился, хотя, вероятно, именно Валерка мог помочь дельными подсказками и практическими советами.

И эта Женька… Арам вспомнил ее словно запыленные серые глазищи («На морде не помещаются!» — хохотал Панин), вздрогнул и сразу попытался переключиться на другое. Женька… Больная, опасная, с некоторых пор запретная тема…

Но память проснулась и теперь диктовала свои условия, наплевав на юного хозяина. Она делала свое дело, доказывала, что жива, поскольку воспоминания — ее главная задача.

Случилось это в Измайловском парке. Родном, привычном, исхоженном ими до самых узких и кривых, спрятавшихся в глуши тропинок… Иногда Араму казалось, что не будь рядом, прямо под боком, этого могучего, задумчивого, местами безразлично-глуховатого леса, сбереженного городом по чистой случайности, и его жизнь, жизнь Арама Айрапетова, пошла бы какими-то совсем другими изгибами и поворотами.

Всем распоряжалась осень, первая его осень в университете, привычно сыроватая, с обессиливающими сине-желтыми полднями и тревожными, таинственными, шепчущими о чем-то своем ночами, пересыпанными тихими долгими дождями и укутанными белыми иезуитски-ласковыми туманами.

Вышло все неожиданно, хотя Арам давно этого добивался. Просто не знал, с какой стороны лучше подступиться.

Где-то высоко, над макушками деревьев, посвистывал продувной ветер. На скамейке было очень неудобно и жестко, а главное, Женька оказалась такой странно податливо-неподатливой… Тяни-толкай в юбке. То кокетничает, то отпихивает. А потом снова хихикает. Чушь собачья…

Все, абсолютно все ушло куда-то далеко-далеко, на задний план, все забылось: родители, друзья, учеба… Осталась одна лишь Женька… И смешивались два горячих торопливых дыхания, перепутывались волосы, сплетались пальцы…

— Женя, Женя, Женя… — повторял Арам, зарываясь носом в ее лохмушки. — Как хорошо тебя назвали: Женя…

— А если бы меня назвали иначе, я бы тебе не понравилась? — спросила она с любопытством.

— Нет, тебя не могли назвать иначе… Только Женя… Ты не понимаешь… Все равно… Знаешь, что я сейчас подумал? Теперь мне и умереть не страшно…

— Не глупи! — строго сказала Женя, поглаживая его по лбу. — Что за мысли такие — умереть?

Он раздевал ее торопливо, напряженно, весь потный от волнения. Женька помочь ему не хотела, но сильно не отбивалась, не кричала на него, не делала решительных попыток встать и уйти… И смеялась:

— Не торопись, а то успеешь…

Он даже не понял, получилось у них что-нибудь или нет. И очень боялся, что их кто-нибудь заметит, боялся самой Женьки и всего того, что задумал сделать. Это как в первый раз спрыгнуть в воду с вышки. Вода внизу переливается на солнце, ослепляя, приманивает, заигрывает с тобой, и в животе у тебя все замирает от сладкого ужаса и нестерпимого желания прыгнуть…

И Женька не стонала от боли. Было не похоже, что ей вообще больно. Хотя… Нехорошая мысль догнала Арама уже позже, когда он топал домой. А если он у нее не первый? Женька — девица лукавая и кокетливая. Темная лошадка.

Арам знал о ней маловато, несмотря на то что жили они в одном дворе, в соседних домах. В глаза бросалась ее необычная красота: тонкие длинные, небрежно причесанные волосы — она их всегда задумчиво поправляла, словно машинально, но наверняка продуманно, — глаза, словно присыпанные пылью, которым лицо действительно выделило неоправданно много места. Арама занимал постоянный нервный жест Женьки: заплетать-расплетать себе косы. Она уже навострилась делать это безупречно и моментально. Раз-два — и заплела обе косы. Посидит с ними немного — раз-два — и расплела снова. Потом опять заплела. И опять расплела. И так за вечер с дюжину раз — туда-обратно.

Одевалась Женька всегда модно, с претензией, и пахла какими-то немыслимо дорогими духами. Держалась особняком. Ходила горделиво, высоко подняв голову, словно знала о себе что-то такое, о чем окружающие не догадывались.

Отец Женьки стал крупным бизнесменом. Хотя лет десять назад Евгений Петрович Мягких жил как все, ничем особенно не выделяясь, обыкновенным человеком был. А потом, в середине девяностых, когда перестройка достигла глобализации, решил рискнуть. Жена отговаривала его, даже плакала. Боялась неизвестности. Зато теперь Серафима Гавриловна завела штат прислуги, разъезжала по магазинам в джипе с личным водителем и разговаривала через губу.

Женька про себя часто посмеивалась над изменившимися родителями, но эти изменения ее радовали. Полезные они оказались, эти изменения, выгодные.

Отец приезжал зачастую в шесть часов утра и валился спать — уж эти его рестораны! А потом домработница Тося кормила его чуть ли не с ложечки. Хотя отец вообще был далеко не ручным, но этой Тосе позволял все…

Мать молчала и почему-то Тосю не увольняла. Тося была отличной домоправительницей, мастерицей на все руки и тихой, спокойной. Однажды Женя случайно услышала разговор матери по телефону с одной из ее подруг.

— Я стольких домработниц повыгоняла, — горько жаловалась Серафима Гавриловна. — А как новая — так опять все снова-здорово… Пусть уж Тонька остается. Мы к ней привыкли. — И мать подавилась истерическим смешком.

Да, насчет Тони Женя все отлично поняла давно, но никогда не возникала, а к Тосе относилась ровно и спокойно, как асфальтовый каток к окружающему пространству.