Ирина Лобановская - Жду, надеюсь, люблю...

— Да ты что?! Зачем так о себе? — укорила его Светлана, присутствовавшая при очередной беседе.

— А правду, тетя Света, никуда не спрячешь! — запаясничал Петька. — Таи ее не таи! Знаете, мама больше всего любит Славку…

— Почему? — спросил Павел.

Сидели на веранде, пили яблочный компот, сваренный Светланой, смотрели, как плавно ползущее вниз, к земле, осеннее алое солнце заливает кровавыми бликами сады и крыши и как резко, прямо-таки ожесточенно и злобно, играет в стеклах.

— Ветер завтра будет. — Света вздохнула. — Не люблю я его… Так почему?

Петька весело пожал плечами. Неунывающий он был, проворный, кокетливый, как женщина.

— Она и сама не понимает. Любит — и все. А вообще он у нас такой положительный, столько языков знал… Знает, — быстро поправился Петька. — Только мама с ним жутко намучилась. Он в школе хулиганил, как отморозок, пить даже начал. Потом, правда, бросил.

— Ну, главное, что бросил. — Павел пристально смотрел в окна веранды. Как все-таки необыкновенна русская осень… — А Иван, средний?

— Иван? — Петька на секунду задумался. — Он всегда странный какой-то, замкнутый, весь в себе… Сидит в углу… И припадочный.

— Да ты что?! Как это? — удивилась Светлана.

— А так! — захохотал Петька. — Обыкновенно! Вот я вам расскажу… Он как-то взялся вдруг стихи читать. Объявил, что хочет прочитать любимые стихи любимого своего поэта — Цветаевой. И начал: «Я тоже была, прохожий, прохожий, остановись…» Ну и там дальше, я не помню… Ванька напоминал малость переигрывающего актера. Кричал, махал рукой, кое-где почти бился в истерике… Дочитав, тяжело перевел дыхание и предложил обсудить стихи. Кто как их понял. Папа стал смеяться. Мама рассердилась, сказала, что нельзя так относиться к мальчику… А Ванька сразу ушел к себе.

— У него плохие отношения с твоим отцом? — спросила Светлана.

— Ужасные! — махнул рукой Петька. — И у Славки такие же были. Только он больше жил у тети Арины.

— А ты любишь отца?

— Не-а… — мотнул головой Петька. — Я сколько раз предлагал маме с ним разойтись… Мы бы без него куда спокойнее жили! А она сердилась каждый раз. И все твердила: «Он твой отец, он твой отец…» — Петька передразнил материнскую интонацию. — А еще как-то Иван прочитал другие стихи… И там была такая строчка — «кажется, что я живу». Мама тоже очень сердилась и говорила, что слышать не хочет подобных вещей.

— А ты любишь своих братьев? — Павел внимательно изучал резвого пацаненка.

Петька на минуту задумался.

— Вообще, да… Но предпочитаю не общаться. Мы очень разные…

— Все люди разные, — пробурчал Павел. — В общем и целом. Но это не значит, что им не стоит общаться.

— Ну да! — легко согласился с ним Петька. — Это вы правы… Но я больше всего люблю маму.

Они — все три сына — любили именно ее. Ей повезло. И она понимала это.

— А еще у Славки была история с проституткой, — захохотал Петька. — Любоффь!

— Да ты что?! — ахнула Светлана. — Как это?!

Павел буравил мальчишку взглядом.

Экскурсию по Третьяковке вел приглашенный балерун — эдакий стильный, волосы собраны в хвост, весь в черном, в бандане и с брошью в виде пляшущего индейца с перьями. Симпатичный, хотя экстравагантный. Дружелюбно улыбался. Добродушно настроенный Ванька объяснил брату, что балеруна пригласили специально — он оригинально рассказывает о живописи. Слава удивился, но промолчал. Мать опять вчера слезно молила помочь разобраться с Иваном. И Слава снова пообещал.

В Третьяковке оказалась удивительно разношерстная публика. Как давно здесь Слава не был! Одна девушка — в драных джинсах. Другая — под руку с парнем — в черном латексе, сетчатой черной кофтенке, в длинной ярко-красной юбке — явная готка. Еще два парня скиноватого вида — с обритой под ноль головой и в черных рубашках. Но все вели себя нормально, бродили по залам, смотрели картины и беседовали. И Слава не понял, недоумевать или радоваться такой разномастности Во всяком случае, факт, обращающий на себя внимание.

Осмотр начали с зала иконописи.

Артист покрутился возле большой иконы Божьей Матери, обращая общее внимание на нимб, словно излучающий свет.

— От иконы и должно исходить внутреннее сияние, та энергия, которую обозначает нимб! — торжественно провозгласил он. — Вы стоите сейчас рядом и смотрите прямо в святой, прекрасный лик! Глядите на него молча, кто сколько сможет простоять под такой прямой светлой энергией. Экстрасенсы даже приходят к иконам набираться у них этой энергии. Но они заблуждаются. Набираться энергии надо без каких-то пассов, а просто так — душой, искренне.

Балерун повел всех по залам дальше, эдак артистично припрыгивая и жестикулируя. Слава с трудом подавил улыбку. Ванька укоризненно покосился на него.

Но тут вмешалась дежурная тетка, быстрым шагом направившаяся к балеруну:

— Простите, вы ведете экскурсию? Но я вас не знаю, у вас нет значка гида, и вы ничего не согласовали с администрацией галереи.

— Прелесть моя, для чего вам эти формальности? — замурлыкал артист. — Я пришел как энтузиаст, и просто говорю с ребятами об искусстве. Что еще от меня надо?

Дежурная сразу насупилась и кликнула на подмогу другую тетку.

— Мужчина, вы, я вижу, проводите здесь урок, — живо подключилась напарница. — Рассказываете группе, вызываете ваших подопечных и спрашиваете их. Это прекрасно! Даже замечательно. Но поймите: вы пришли сюда самовольно! Устраиваете самодеятельность, а это, простите, не положено. У нас есть расписание штатных экскурсий, о которых надо договариваться. Хотите ее устроить — пожалуйста, но идите тогда к администрации галереи, сообщайте, кто вы такой и какой конкретно урок и с кем будете проводить. Вам дадут значок гида, и никто к вам не придерется. А вы поступаете неправильно, это нарушение порядка и дисциплины.

— Хорошо, — эдак вполне деловито и чуть жалостно улыбнулся балерун. — Расстреливать не будете?

Тетка истово закатила глаза.

— Ну, вы и сказали! Нет, не буду. Но больше так не делайте, хорошо?

— Хорошо. Я все понял, — галантно поклонился артист.

Правда, экскурсию он все-таки провел, но уже по-тихому, смешиваясь с ребятами и словно просто размышляя вслух о картинах, как посетитель с другими посетителями, без жестов и монологов. Но впечатлениями поделился:

— Вы слышали? И такие люди приставлены к искусству! Им буква формального правила дороже людей, пришедших к ним и говорящих здесь о святом. Да этих женщин на пушечный выстрел нельзя подпускать к такому зданию, как Третьяковская галерея! Однако они здесь работают. А их экскурсоводы!.. Я видел как-то одного. Ростом вот такой. — Балерун указал на спинку стула. — И вообще не мужчина. Если помните, Квазимодо ведь тоже был невысок, — он опять показал на высоту спинки стула, — но мужчина, мачо! А этот мало того, что коротышка, недомерок, так еще и лишен признаков своего пола. Ни растительности на лице, ни намека на мускулы, и противный фальцет. И он водил экскурсию от картины к картине. А сам почти ничего не говорил. У него на шее висел диктофон. И он, остановив экскурсантов у картины, просто нажимал кнопку и безразлично стыл на месте. За него отдувался диктофон.