Дмитрий Басаргин - Море, солнце и…

Она вышла на крыльцо и сразу будто нырнула в жару. Дом со старыми толстыми стенами хорошо сохраняет прохладу, а здесь жара-а… Она потянулась, невольно подразнив какого-то хлопца в милицейской форме в окне дома, со стенами будто из ракушечника. Хлопец, выпучив глаза, плотоядно сглотнул. В доме напротив была милиция, правильнее мылыция. Она грациозно сбежала с крыльца, вид с него был невыносимо скучен. Одни крыши, да провода, да синие окна почтамта чуть дальше. Милиционер этот в окне еще, хохол или русский. Русский…

Она вдруг вспомнила. Вспомнила, как он смеялся, первый русский, который ей понравился, с нерусской душой, он оказался, как все они. ОН СМЕЯЛСЯ. Дурак, какой дурак. Она сжала кулачки, зашла в летнюю кухню и больно ударила холодильник. Он доверчиво открыл дверцу. Достала сок и чебурек на блюдце. Мать уже два часа как работает, жарится вместе с чебуреками в маленькой задымленной комнате. Каждый раз, когда приезжают двоюродные братья, они говорят ей — возьми отпуск, у нас есть деньги, все покупают сами — еду, вино. Отдохни хоть немного, говорят ей. Но мать работает, она гордая, не хочет, чтобы племянники кормили ее и дочь. К тому же знает, что сезон кончится и все, чебуреки есть будет некому, надо успеть заработать. И она обычно помогает матери, вот только когда братья приезжают, у нее есть пара недель каникул. Покупаться в море, покататься с горок в аквапарке, у братьев так много денег.

Вот таким образом Федор и обманул Виктора. Он был наблюдательным подростком. Видел каждое лето Нину в богатой машине вместе с ее полукриминальными родственниками. В другое время не видел — он не покупал чебуреки, слишком дорого. А что в жизни нигде не пересекался… Дык, молод ишо, опять же на джазе своем «завернут». Бывает, одним словом.

Так всегда было до этого лета… Она загулялась допоздна — не слезала с каруселей. Братья отправились «по делам», знаем мы эти «дела». Нина бежала по Кипарисовой аллее домой, усталая и счастливая. И вдруг остановилась у низкой ограды какого-то кафе. Под непривычно грязные какие-то звуки гитары, человек с закрытыми глазами пел гортанным голосом песню по-испански. И от песни пахло горячим ветром, обжигающей пылью дороги и солнцем, что сгустком раскаленной лавы прожигало горизонт. Заливая все огненно-красным светом. Ее поразило не то, что она как бы по запаху видит андалузский пейзаж, а шея этого человека. Напряженные мускулы шеи и бисер пота на лбу. Настолько он был внутри песни, что даже когда допел и открыл глаза, взгляд его еще пару минут был где-то далеко, далеко. Она узнала у бармена, что человека зовут Виктор, что пить он совершенно не умеет, но народ неплохо идет на него, и хозяин прилично имеет с этого псевдолатиноса с грубыми чертами лица.

— Так он…

— Да москаль, блин, кто же еще. Научился где-то чесать по-испански, а все и уши развесили.

Итак, ей понравился русский.

А вчера он СМЕЯЛСЯ.

Надо все равно найти его и посмотреть в его бесстыжие глаза сегодня. Или… посмотреть и сказать что-нибудь язвительное. Или… пойти к братьям и приехать на их машине и посмеяться над ним. О, как он пожалеет!

Так думала она, а ноги уже сами бежали — через проулки — на главную улицу — мимо почтамта с синими стеклами — на Кипарисовую аллею… Она бежала, торопливо дожевывая чебурек и обгоняя людской поток, что шел — угадайте куда? Ну конечно же, к морю!

«И стоило танцевать для него! Тетя Лори говорила: „Умеешь танцевать — любой мужчина будет твоим“. А этот, у-у-у… глупый…»

Вот и пляж, что ранее принадлежал санаторию, а теперь открыт для всех. За гривну, правда. Море, как и всегда, лениво выплескивает волной на берег недожаренных отдыхающих. И он вчера плавал здесь. Вчера, позавчера… Ага, вон лежит его старое зеленое покрывало с кистями, самого не видно.

Нина присела на корточки невдалеке за зонтиком. Под ним лежала какая-то красная тетка, из тех, чей девиз «Сгорю, но не сдамся». И которые спят потом подвешенные за руки и за ноги, потому что иначе не могут — очень все болит. Сидеть на палящей жаре неподвижно — удовольствие сомнительное, да еще в двух шагах от моря, этой прохладной зеленоватой массы — пытка просто. Но очень уж хочется увидеть его! Вон он, кстати, на рифах метрах в двадцати от берега, синие с разводами плавки, ныряет по три-четыре раза подряд. Вот — три… четыре…

Его нет.

Нет.

Быстро сбросив очки, шорты, топик, она бежит сквозь полосу прибоя, окунается и плывет. Плавает, правда, не ахти как, но что тут — 20 метров, хоть и волнение, на рифах уже мелко, можно встать. Где-то здесь. Она ныряет. Никого, только ярко-зеленые водоросли на камнях. Наверх — воздуху, воздуху больше. Ныряет. Конечно, вот он лежит между камнями, вытянув руки вперед, воздух не выдыхает, нет пузырей от головы. Хорошо еще здесь неглубоко. Она делает еще два гребка и хватает его за волосы…

И тут все резко меняется.

Он поворачивает к ней голову с выпученными глазами, весь подбирается, отталкивается ногами от дна и пробкой вылетает на поверхность. Она следом.

— Ты… сбрендила совсем!

— Я думала, ты тонешь!

— Думала она! Да ты… Я легкие тренирую, выпускаю воздух и на дне лежу! Она думала!

— Ты… ты… злой и глупый!

— Был бы добрый, точно утонул бы с тобой тут!

Отфыркиваясь, они медленно дрейфовали «под ветер», покачиваясь на легких волнах. А чего, собственно, злиться-то? Радоваться надо, что в этом городе кто-то попытался его спасти, пусть и некстати. Но бес раздражения был сильнее.

— Поплыли к берегу, — он мрачно глянул на нее и, не оборачиваясь, сильно погреб вперед.

Она же, оставшись сзади одна, обессилила вдруг и резко. Попробовала встать — на рифах было мелко, а тут яма — дна нет. И тут же накатила волна — как по заказу, она здорово хлебнула воды. И вот ведь он, совсем близко впереди плывет, только позови, но в ней вдруг вспыхнула вся вековая гордость ее народа, очень некстати вспыхнула, надо сказать. В общем, неизвестно чем бы все кончилось, если бы ей в глаз волной не бросило мелкую круглую медузу. Медузы все хоть и слабо, но ядовитые, и если рука не чувствует этого, то слизистую глаза разъедает «будь здоров». Она невольно вскрикнула, наполовину с бульканьем, и он обернулся, наконец, дубина бесчувственная!

— О, горе ты, горе мне с тобой! — быстро вернулся к ней. — Переворачивайся на спину!

Он перевернулся на спину, попытался обнять ее одной рукой, но она от страха крепко вцепилась в него, и он крикнул ей прямо в ухо:

— Нина! Отцепись и переворачивайся на спину, а то за волосы щас потащу…

В итоге он сам перевернул ее, плотно обхватил подмышки одной рукой, а второй греб вместе с ногами, резко выдыхая и прибавляя прыти, когда их догоняла волна.

Наконец, изрядно устав и ткнув пару раз ногой вхолостую — не достав дна, уже совсем у берега он нащупал податливую гальку. Вышел, покачиваясь и обходя каких-то резвящихся детей, на берег. Она села прямо на мелкоте, сбивчиво дыша. Попыталась встать и села опять. Заплакала. Все вдруг подействовало — и обида, и больной глаз, и просто, что так глупо все вышло.