Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок

— Так что же? — повторил Вильгельм.

— Дальше я ничего не написал, я же вам говорил.

Он был терпеливым человеком. Особенно если учесть, как долго я водил его за нос. Я узнал о его существовании в 1957 году, когда он начал работать над биографией Аль-Серраса. Но лишь пять лет спустя, когда вышла его книга под названием «Пропавший вундеркинд», я оценил его талант. Биографические данные, приведенные под фотографией на клапане суперобложки, несмотря на краткость, сообщали немало: Вильгельм Эрлихт прибыл в Нью-Йорк в семилетнем возрасте с приемными родителями. До тридцати он выступал как пианист, затем, заинтересовавшись историей и собственным прошлым, занялся писательством. В тексте намекалось, что автором двигало желание больше узнать о своих корнях.

И вот Вильгельм стоял передо мной, нетерпеливо комкая полы синего пиджака.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Не беспокойтесь о последовательности. Просто расскажите мне, что случилось в Андае.

— Все пошло не так, — как можно спокойнее ответил я. — Эта затея Аль-Серраса оказалась не такой удачной, как предыдущие. Например, как идея запасти бензин в бутылях…

Он ждал.

— Вильгельм, я сделал нечто ужасное.

Я замолчал. Он сел на стул, опершись локтями о колени. Отвороты брюк задрались, открывая взору поношенные мокасины, совсем не сочетавшиеся с черными шелковыми носками. В его манере одеваться было что-то от человека богемы, вынужденного мириться с навязанными обществом условностями. Он весь обратился в слух.

— Я не доверяю своим воспоминаниям, — сказал я.

— Рассказывайте.

— Я не доверяю словам. Как можно доверять словам, когда ничего не стоит извратить их смысл? Вот вам пример. Мое имя. Мать хотела назвать меня Фелис. По-испански это означает «счастливый»…

— Я знаю, что оно означает по-испански, — перебил он меня. — Затем сборщик налогов, ваш брат, ваша тетя — оно было изменено на Фелю — ваша сестра в подвале, ваша мама, спускающаяся по лестнице. Эту историю я уже знаю.

Я откинулся назад и прижал рукопись к груди, прикрыв локтем обратную сторону последней страницы.

— Извините, Вильгельм.

— Если вы так чувствительны к именам, — громко сказал он, — перестаньте называть меня именем, которым я не пользуюсь. В моих водительских правах написано «Уильям». Друзья зовут меня Уил.

— Виноват. Извините.

— Ваше детство, ваша ранняя карьера — я слушал об этом часами. Но это был не просто профессиональный интерес. Если вы вините себя в том, что с ней случилось, то расскажите мне, как было дело. Если вы намекаете, что вы убили Аль-Серраса или донесли на него куда следует, то скажите об этом прямо. Вы же не скрывали, что он разрушил вашу жизнь.

— Да, он разрушил мою жизнь. Но с моей собственной помощью.

Он пересек комнату, наполнил наши бокалы и быстро вернулся обратно, не обращая внимания на цепочку капель, протянувшуюся за ним на деревянном полу. Он сунул стакан мне в руку.

— Так вот, значит, каким способом вы раздобываете свои истории? — подколол его я. — Вытрясаете их из людей силой?

— Конечно нет.

Какое-то время мы молча тянули ром. Затем я снова заговорил:

— Вы верите своей книге. Я понимаю, что вами движет любопытство. Но моя роль во всей этой истории была слишком ничтожна.

— А разве я про вас писал? Я просто сказал, что у него были враги среди музыкантов и артистов.

— Он умер не тогда. На следующий год он работал над завершением одноактного «Дон Кихота»…

— Партитура найдена после войны и опубликована посмертно. По ней была поставлена опера, получившая плохую критику. Лишнее доказательство того, что даже умерший композитор не всегда пользуется успехом.

— Посмертно, говорите? А вот я не уверен.

— Не исключено, что к октябрю 1940 года он закончил сочинение, — предположил Уильям. — Оно попало к вам в руки, и вы отослали его куда надо. Либо Вериан Фрай отправил, как обещал, с курьером.

— А о чем эта опера, вам известно?

— Апологетика фашизма. Франко в образе Дон Кихота. Непонятый герой.

— Франко в образе Дон Кихота? — Я постарался, чтобы в моем голосе прозвучало искреннее изумление. — Да что вы, Уильям! Дон Кихот Аль-Серраса был женщиной.

— А почему Франко не мог переодеться женщиной? Это образ, придуманный Пикассо.

— Нет, нет. Если бы речь шла о метафоре, то следовало бы понимать образ Дон Кихота как символ Испанской республики. Но его Дон Кихот имеет вполне реального прототипа. Женщину. Единственную женщину, которая занимала мысли Аль-Серраса в тот год.

— Авива была мечтательницей, — добавил я. — Она верила в невозможное. В то, что вы живы и спасетесь.

Он ничем не выдал охватившего его чувства:

— Итак, критики ошибались, приписав ему профашистские убеждения?

— Разумеется, ошибались.

— А его британский покровитель?

— Он был в шоке.

— Я не призываю вас опровергать ошибки критиков.

— И не собираюсь.

— Сигарету? — спросил Уильям спустя некоторое время.

— Нет, спасибо.

— Я вас утомил?

— Немного.

Он закурил.

— Давайте вернемся к Андаю. Сначала самое простое. Расскажите, как выглядел город, когда вы в первый раз увидели его.

Прелестным. Уютным. Не то что грязный промышленный Марсель. Андай напомнил мне Кампо-Секо: чистый воздух, пахнущий морем.

Еще из окна поезда вашему взору открываются красные черепичные крыши. Белые стены тесно стоящих домов. Узкие улицы, поворачивающие под неожиданным углом, но очень опрятные. Деревянные балконы и ярко-зеленые ставни. Герань в горшках. Стрельчатые окна, отделанные серым камнем.

За городом расстилается широкий песчаный пляж. Вдоль него выстроились отели, обращенные фасадами к Бискайскому заливу.

Центр города расположен на восточном берегу реки Бидасоа, впадающей в Бискайский залив. Старый форт, покрытые ржавчиной пушки, вросшие в древние баскские волноломы из серого камня, сквозь трещины которого пробиваются крохотные дикие фиалки. Когда наступает пора, речка разливается, образуя своего рода водный карман — естественную гавань. На ее голубой, искрящейся под солнцем поверхности покачиваются на якорях рыбачьи лодки и парусники с болтающимися рядом спасательными шлюпками.

Граница между Францией и Испанией проходит посередине реки, меж лодок; на другом берегу виден город Ондаррибия, похожий на зеркальное отображение Андая. Когда в Ондаррибии бьют башенные часы, их бой слышен в Андае. Выходя на своих суденышках из бухты Андая, баскские рыбаки приветствуют таких же баскских рыбаков, только вышедших из Ондаррибии. На закате маяк на французской стороне перемигивается с маяком на испанской. За тем и другим городом начинаются зеленые холмы.

В первый день, не считая встречи с местным шефом гестапо и хлопот по поводу костюмов для завтрашнего концерта, мы в основном просто глазели по сторонам, пытаясь понять, где заканчивается одна страна и начинается другая, а главное — как охраняется граница.