Татьяна Веденская - Ежики, или Мужчины как дети

– Какой стресс? – устало и зло переспросила Лида. – Что, Степанов пытается выбраться из могилки и отобрать у тебя сладкую жизнь?

– Что? – ахнула Ника.

– Слушай, ну какой стресс! Ты же плясать должна от радости. Да ты и пляшешь. Пойди купи себе шубу и не грузи меня своими большими проблемами и душевными травмами.

– Ты стерва просто! – ругнулась Ника. – И ты… ты мне завидуешь!

– Я-то? – усмехнулась Лида. – Это точно. Есть чему!

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Ника.

– Думаешь, ты выиграла джекпот? Да я бы ни за какие коврижки не согласилась поменяться с тобой местами.

– Уверена? – зло сжала губы Ника.

– Абсолютно. Думаешь, деньги дают свободу? Как раз наоборот, в таких случаях, как твой или мой, деньги хуже любого камня на шее – тащат на дно. Ты сейчас принимаешь деньги из рук Свитского, так знай, что тебе когда-нибудь обязательно придется эту руку вылизывать. И плясать под их дудку. Всегда.

– Ты просто злишься, что тебе они не стали платить, – после минутной паузы заявила Ника.

– Глубоко зришь. Фактически в корень, – насмешливо посмотрела на нее Лида. – Ладно, слушай, я что-то раздумала с тобой шубу выбирать. Плевать мне на твою шубу. Высади меня, я забыла, мне в аптеку надо.

– И еще что муж у тебя – инвалид без мозгов, вот что тебя бесит. Ты бы и рада была, чтобы он помер, да только он жив, – выпалила Ника фактически вдогонку Лиде, которая степенно вышла из Никиного джипа с выражением легкой брезгливости на лице и царственной рукой тут же поймала какую-то отечественную машину. На заднем бампере у нее была надпись: «Причал для чайников». Ника ругнулась про себя.

– Точно для чайников. Подумаешь, какая дрянь! – Но дрянь отбыла в обратном направлении, испортив Нике все настроение. Шубу она все-таки купила, но без всякого удовольствия. И потом оказалось, что шуба порченая, кстати. Пришлось вообще отослать маме в Тамбовскую область. А с Лидой Ника после того случая завязала полностью, хоть и жили они в двух шагах друг от друга и периодически сталкивались на КПП. Впрочем, Ника не стала особенно копаться в себе и в ситуации, не придала значения Лидиным словам, списав все на скверный характер, а где-то в конце ноября решила отправиться в отпуск – погреть усталые косточки на горячем песочке. Рядом с каким-нибудь горячим парнем желательно.

В этом, кстати, была проблема. Ника чувствовала, что все в ее жизни достаточно лучезарно и прекрасно, включая квартиру и две машины, но чего-то весьма существенного все-таки не хватало. Конечно, Ника была девушкой опытной, видавшей виды и много на своем веку уже испытавшей, окромя только той самой пресловутой Большой Любви, о которой она достаточно много читала в книгах, а еще больше смотрела по ящику. Степанов все-таки был скорее бизнес-проектом, вложением тела в дело для получения весьма убедительных дивидендов. Это было необходимо, это было неизбежно, и она это прекрасно понимала, еще сидя в Рогожкине и лицезрея опухшие лица и рано оплывшие торсы деревенских мужиков. Ориентируясь в бесконечном мире по глянцевым журналам, Ника училась с усердием отличницы тому, как носить платья, как делать макияж «смоки-айс», как вытягивать волосы щипцами и как добиваться их блеска с помощью пива и черного хлеба. Это была работа.

– В бляди готовишься? – интересовался двоюродный братец, наблюдая за ее страданиями над маникюром. – Смотри, там высокий конкурс. Иди лучше в шалавы.

– Сам иди, – огрызалась она. И посылала его туда, где он, собственно, и так находился по праву рождения. Но почему-то обижался, дурачок.

– Смотри, надо быть мягче. Мужики любят плюшевых баб.

– Где ты тут мужиков нашел? – язвительно добавляла она, радуясь в который раз, что она у мамы с папой одна. И что ей не приходится делить место под тамбовским солнцем, в квартире городского типа, окнами на коровник с какой-нибудь унылой сестрой. Потом, позже, когда в ее жизни уже мелькнет прекрасный принц Степанов (пусть и пьяный, пусть и совсем непохожий на молодого виконта), она попытается сделать все, чтобы никогда больше не вернуться в Рогожкино. И не видеть никаких братцев, и вообще сделать вид, что и не было их никогда.

При всей этой суровости внешнего мира, учитывая обстоятельства, можно смело говорить о смягчении вины пред самой собой. О любви Ника не думала никогда. Ее бизнес нуждался в постоянном внимании, Степанов так и норовил соскочить с крючка, не питал каких-то нежных чувств к Нике, а относился исключительно потребительски и чуть что – обещал выгнать в чем мать родила на историческую родину. Попытки осчастливить Степанова потомством не увенчались успехом. Видимо, многая лета в суровых условиях алкоголя, наркоты и риска для жизни (а также места не столь отдаленные, в которые «уж лучше вы к нам») сказались каким-то отрицательным образом на подвижности степановских сперматозоидов – потому что иного объяснения не было. Ника, одержимая сделать для себя оружие, не регламентируемое брачным контрактом и прочими обстоятельствами семейного кодекса – иными словами, ребенка, – обследовала у себя во внутренностях все, что только можно было просветить, ощупать и сдать на посев. Ничего! В смысле – абсолютно здоровая баба, сразу видно, выросшая на чистом сливочном масле, на деревенских просторах, где, чтобы пойти в школу, надо было сначала два километра пропилить пешком в любую жару или в стужу. Требовалось обследование Степанова, но это представлялось невозможным. А потом он вообще умер, и так удачно, что брачные контракты перестали создавать Нике проблемы.

И вот тут-то она и перешла к мысли о любви. Перешла одновременно с приземлением самолета на светлых цивилизованных землях Франции, в городе любви Париже, куда Ника летела, полная размышлений о гендерных вопросах. Французы, по ее представлениям, были идеальными кандидатами на роль молодого виконта. Тем более что здесь можно было найти (если хорошо поискать) и настоящего виконта. Это было и вовсе романтично – влюбиться в аристократа. И отписать маменьке на родину, в Рогожкино, что, мол, дорогая маменька, уезжаю я. Прощай, немытая Россия, здравствуй, Лазурный Берег моих грез.

Однако Париж не слишком-то заинтересовался молодой красоткой, говорящей на ломаном английском. Нет, приставали, конечно. Не без этого. К таким, как Ника, пристают всегда и везде. Иногда грубо, в стиле «вот это задница!», что тоже, согласитесь, крик восхищения. Иногда более тонко предлагают большой, но чистой любви. Однако все это Нику не интересовало, она хотела виконта. Она хотела романной любви. Ей не был интересен Лувр, но она ходила по нему, пыжилась, пытаясь испытать восторг перед «нетленкой» Леонардо да Винчи. Она с недоумением хмурилась перед сомнительным Пикассо, больше похожим на мазню. Она улыбалась мужчинам, а под конец даже женщинам, но ни одного толкового знакомства за неделю с ней так и не случилось. Впрочем, нет. Одно случилось – в отеле портье так восхищался красотой «мадам», что она уже почти сломалась (на французском безрыбье), но потом выяснилось случайно – портье предполагает, что прекрасная мадам сможет развеять финансовые тучи, сгустившиеся над его головой. Когда Ника осознала, что за Большую Любовь придется платить деньгами (на самом деле не слишком большими и уж точно не для того предназначенными) русской мафии, ей стало и стыдно, и смешно одновременно. Она уехала из Франции с легким сердцем, понимая, что заграница нам в этом отношении никак не поможет. Придется искать большого женского счастья в родных пенатах.