Рози Томас - Чужие браки

— Ты не боишься промокнуть? — прошептал Барни, лаская губами ее шею.

— Давай попробуем.

Нине не хотелось, чтобы Барни говорил. Уж слишком явной стала в последнее время разница между Барни, молча делающим свое дело, и Барни, рассуждающим о жизни.

Они целовались, дождь становился все сильнее, но это был теплый, мягкий летний дождь, поливающий машину и их обращенные к небу лица. Нина слизала капельку дождя с уголка рта. Она расстегнула рубашку, которая начала уже прилипать к телу, и обнажила плечи. Барни встал на колени прямо в мокрую траву и начал снимать с нее туфли. Дождь ритмично барабанил по крыше машины.

Барни собрал их одежду и закинул ее в машину, чтобы не промокла. Они выпрямились и молча прижались друг к другу, чувствуя себя так, как будто на свете нет больше ничего, кроме них и этого дождя.

Нина пыталась напомнить себе, что она уже не так молода и не настолько пьяна сегодня, чтобы купаться голой под дождем с очаровательным белокурым юношей. Она пыталась сообразить, как бы обратить все это в шутку и немедленно прекратить, но потом подумала: «А почему, собственно, я слишком стара для этого или для чего-то другого, если внутри себя я чувствую, что все наоборот».

Вся ее прошлая жизнь промелькнула вдруг перед Ниной в одно мгновение, так что у нее закружилась голова.

Годы замужества казались теперь годами молчаливой жертвы, одностороннего преклонения перед Ричардом, перед работой Ричарда, перед мнением Ричарда по поводу всего на свете, в то время как ее собственные нужды и заботы оставались как бы в стороне. Даже ее недолгий роман с Гордоном в основном состоял из того, что нравилось Гордону, а ее роль заключалась лишь в том, что она покорно позволяла собой воспользоваться, а затем также покорно позволила от себя отказаться, как будто была обязана выполнять абсолютно все его желания.

Эта покорность, это терпение были как бы основой ее жизни, и она еще считала, что счастлива.

Но теперь видение мира как бы изменилось, и Нина спрашивала себя, было ли это действительно счастье или лишь бесцветное молчаливое спокойствие.

А если это было действительно так, а не казалось ей сквозь пелену дождя, искажающую размеры, расстояние и всю эту ситуацию, в которой находилась она в данный момент, если все это было так на самом деле, то Нине не хотелось, чтобы так в ее жизни продолжалось и дальше.

Нина почувствовала, как ломается и рушится что-то внутри нее. Как будто бы старая кожа отстает от тела и отваливается совершенно безболезненно, а под ней обнаруживается другая. Как у статуй в нишах собора, только ее возродили дождь и первозданная нагота. Нина чувствовала себя абсолютно свободной, без примеси страха и сожаления, и эта свобода пьянила ее. Нина откинулась на капот, спиной ощущая тепло, и раскинула руки и ноги, подобно жертве, предназначенной на заклание.

— Весьма и весьма возбуждает, — пробормотал Барни.

Нина на секунду открыла глаза.

— Хорошо, — просто сказала она, в глубине души сознавая, что хочет сейчас нравиться вовсе не Барни, а самой себе. Тела их слились наконец вместе, дождь ударял по закрытым векам Нины, по ее лбу и щекам, и она слышала, как тихонько поскрипывает металл в такт движениям ее тела.

Один раз над ними сверкнула молния. Пальцы Нины впились в твердые выпуклые мускулы на спине Барни, и она двигалась теперь как бы сама по себе, забыв о его присутствии и помня только свое новое прекрасное состояние. Барни почувствовал, как рот ее искривился в улыбке. Он удивленно взглянул на нее, но глаза Нины были закрыты и невозможно было понять, что все это значит.

В момент оргазма пальцы Нины сжались в кулаки, а бедра, будто сведенные судорогой, приподнялись под протестующий скрип красной жести.

Потом Нина лежала неподвижно, жадно впитывая все вокруг — дождь, запах краски, раскаты далекого грома, горячее дыхание Барни на своей щеке. И все это вместе окружало ее, было как бы своеобразной раковиной, внутри которой она жила, которая защищала ее теперь также надежно, как чрево матери плод ребенка.

Барни положил голову ей на плечо, и Нина нежно гладила его кончиками пальцев по спине, как тогда, в первый раз.

— Тебе не холодно? — спросил Барни.

— Нет. Очень тепло и очень понравилось.

— Да, пожалуй, неплохо, правда?

«Гораздо лучше, чем просто неплохо», — подумала про себя Нина.

Барни соскользнул на землю, достал из машины свою рубашку и безуспешно попытался вытереть их тела. Все еще шел дождь, но воздух становился легче, а небо над Графтоном становилось голубым.

Забравшись в машину, они с трудом натянули на мокрые тела одежду. Когда это более или менее удалось, Барни снова улыбнулся Нине.

— Со мной такое впервые.

— Что именно — дождь или капот машины?

— И то и другое.

— И со мной, как ни странно, тоже.

Этим признанием было сказано все.

Пока они ехали домой, выглянуло солнце. Барни искоса взглянул на Нину.

— Ты так красиво улыбаешься! Почему? — спросил он.

Нина сказала ему правду.

— Потому что я счастлива сегодня.

Майкл на десять дней взял детей с собой в Корнуолл. Они остановились неподалеку от Рэнсомов и Фростов, так как Майкл с Марсель договорились, что для детей будет полезно отдохнуть вместе с отцом, а присутствие рядом других детей сделает не таким заметным отсутствие матери.

Марсель осталась в Графтоне одна. Понд-скул в августе была закрыта, в этот раз не стали набирать даже на летние курсы молодых хозяек. Дни, полные одиночества, тянулись один за другим. Ей немного не хватало Вики и Дженис и их частых визитов, к которым она уже успела привыкнуть, но с другой стороны, полное одиночества помогало, как ничто другое, чувствовать себя личностью, а не придатком к собственному дому, мужу, детям и их друзьям.

Марсель попадались иногда в газетах сообщения о деле Дарси Клегга. Она знала, что Дарси и Ханна отшельничают в Уилтоне и несколько раз представляла себе, как едет знакомой дорогой навестить их. Это не казалось таким уж невозможным, поскольку Марсель почти уже не чувствовала никакой враждебности к Ханне. Злоба, горечь, отчаяние, память о которых сохранилась еще в ее душе, связывались в сознании Марсель только с Майклом.

Всю неделю, пока дети были с Майклом, Марсель никого не видела и практически не выходила из дому. Погода стояла облачная и прохладная, и даже соседские окна, выходившие в их сад, казались Марсель угрожающими черными дырами, за которыми прячутся враги, желающие подглядеть за ее жизнью, хотя Марсель знала, что почти все соседи уехали на лето — на Корфу, в Тоскану, на другие курорты. Марсель думала о семейных парах, которые проводят отдых друг с другом, в окружении детей, среди все той же повседневной кутерьмы, которую оставили дома, и вовсе не чувствовала себя обделенной. Хотя было немного необычно — непривычно именно из-за этой тишины, царившей в доме.