Ричард Райт - Долгий сон

— Да-а, — затравленно взглянув на убитого, протянул Тайри. — Теперь мой черед.

Рыбий Пуп только сейчас с удивлением заметил, что достоял до самого конца, — его так увлекли речи доктора Бруса, что испытанное вначале потрясение на время забылось.

— Я должен помыться, — сказал врач, оглядывая комнату. — Вы присмотрите за миссис Симз, да, Тайри?

— Как же, как же, — рассеянно пробормотал Тайри. — Обязательно, док.

— Тогда до свидания, — сказал доктор Брус.

— До свидания, док, — откликнулись Тайри, Рыбий Пуп и Джим.

Доктор неслышно прикрыл дверь. Трое оставшихся все стояли, глядя на тело Криса. Тайри внезапным хлопком приложил к глазам ладони.

— Будь оно все проклято, — яростно прошептал он.

— Это случается каждый день, — скучным голосом сказал Джим.

— Ну, не могу я привыкнуть! — крикнул Тайри.

— Да, я знаю, — процедил Джим.

— А следствие заключит: «Убит при попытке оказать сопротивление во время ареста». — Тайри вздохнул. — Ладно, сообщишь в полицию, Джим.

— Будет сделано, — сказал Джим, глядя в пространство.

— Идем, сын, — отец придержал дверь, пропуская его. Рыбий Пуп вышел, и дверь с лязгом захлопнулась.

Вслед за Тайри он двинулся по коридору к конторе. Он устал, ему хотелось домой. Отец подошел к столу, достал из ящика бутылку виски, открыл и, запрокинув голову, поднес к губам.

— Жаль, черт, что недорос ты, сынок, подсобить мне с этой бутылкой, — сказал он. Держа бутылку за горлышко, он опустился в кожаное кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. — Но тебе это зелье не требуется — до поры до времени. Потопай еще по дорожке, а придет срок, сам увидишь, что от него легчает. Когда приходится глядеть, как вот тут, на столе, лежит Крис, тогда от него легчает. — Долгая минута прошла в молчании. — Известно тебе, Пуп, чем я добываю кусок хлеба? — спросил он. И сам ответил: — Я обряжаю для похорон черные сны, вот чем я зарабатываю денежки. — Он посмотрел на сына, потом перевел взгляд на бутылку. — Тебе небось непонятно, о чем я толкую, а? Черный человек, сынок, это сон, мечта, которой никогда не сбыться. Ты мечтай, Пуп. Но гляди только, мечтай с разбором. Про то лишь мечтай, что сбывается… Если же, не приведи Бог, возмечтаешь о несбыточном, то задуши в себе эту мечту. Больно многому никогда не бывать наяву, о чем мечтается черному человеку. Не лезь напролом к своим мечтам, сынок, полезешь — погибнешь, и станет одной убитой черной мечтой больше, вот и все, похоронят еще один черный сон… Пуп, для черного самое главное прожить и не кончить, как кончил Крис. Другие люди живут на земле и даже не помышляют чаще всего про такой конец, им незачем. А нам есть зачем. Для других такая смерть — случайность. А у нас эта случайность до того происходит часто, что ее уже не назовешь случайностью. Когда она бывает каждый день, тогда какая уж это, к чертям собачьим, случайность! Это закон, закон жизни. И главное твое занятие в жизни, Пуп, — обойти этот закон. Одним людям надо еще найти для себя занятие. Черный человек со своим занятием рождается на свет. Всем нам, Пуп, рано или поздно приходится умирать. Но только не так. Мне гордость не позволяет так умереть. Я все на свете сделаю, лишь бы не пришлось так умереть. Я раньше сам наложу на себя руки. Сын, я не как проповедник говорю с тобой. Говорю просто как мужчина. Всякий мужчина желает женщин. Но никогда ты не смей желать так сильно, чтоб допустить до такого… Если и есть в жизни святая вера, то, видит Бог, пусть будет у тебя только эта. Если бы, например, со мной так получилось, как с Крисом, я, хоть бы и мертвый, все равно сгорел бы со сраму. Я даже после смерти себе опостылел бы, сынок, если бы так получилось со мной.

Рыбий Пуп не мог выговорить ни слова. Из всего, что переполняло его, из сумятицы ощущений, четким было одно: какая-то небывалая ненависть к отцу, а между тем он чувствовал, что зависит теперь от отца еще больше. Он смотрел на человека, полулежащего в кресле, на черную руку, сжимающую бутылку, и знал, что за этой обманчивой небрежностью таится страх, мечется мысль, ища уловки. До слуха донесся слабый вздох — ах да, это проснулась в комнате для провожающих миссис Симз, и мгновенно догадка подсказала ему, что это о ней, о матери убитого Криса, думает сейчас отец, алчно думает о ее теле. Ее сидит дожидается, сказал он себе подавленно.

В коридоре послышались неуверенные шаги. В комнате появилась миссис Симз, несчастная, заплаканная.

— Мистер Тайри, — шепотом позвала она.

Тайри не шелохнулся, глаза у него были закрыты.

— Спит, да? — спросила она у Пупа.

— Ага, мэм, — соврал он.

Миссис Симз застенчиво протянула руку и тронула Тайри за плечо.

— Мистер Тайри, — робко позвала она.

— А? Чего? — пробурчал Тайри, щурясь и моргая глазами.

— Проводите меня домой, — попросила она. — Мне одной боязно…

— Обязательно, милая, — разом переходя на задушевность, сказал Тайри и встал, держа в руках бутылку. — Не хватало, чтоб еще к вам прицепились эти белые, будь они прокляты… А не хотите, миленькая, выпить глоточек? — Он протянул ей бутылку.

Миссис Симз взяла ее и как в тумане опустилась на стул.

— Единственное мое дитё убили, — жалобно всхлипнула она.

— Вы хлебните — легче станет, — уговаривал Тайри.

Женщина наклонила бутылку к губам. Рыбий Пуп увидел ее крепкую большую грудь, и ему сразу сделалось тоскливо, одиноко.

— Едем, сынок. Завезу тебя, а потом я подброшу домой миссис Симз. Извелась вся, бедная женщина. — Он нагнулся к миссис Симз. — Поехали, милая. Захватите с собой бутылку.

Рыбий Пуп вышел первым и остановился на крыльце, окруженный влажной тьмой. Он заглянул в окно за край занавески: отцовские руки обнимали миссис Симз, и он отвернулся.

— Ненавижу его! Все ненавижу! — выдавил он сквозь сжатые зубы.

Вышел Тайри, держа под руку миссис Симз.

— Сядешь сзади, Пуп, — велел он.

— Хорошо, папа.

С заднего сиденья ему видно было, как отец снял с баранки правую руку и украдкой обнял миссис Симз за плечи. Рыбий Пуп зажмурился. Машина медленно ехала по ночному городу и остановилась наконец перед их домом.

— Беги, сынок. Скажи маме, что я задержусь.

— Ага.

Заурчав, машина тронулась дальше, и его щекам стало мокро и горячо от слез. Он стоял с таким ощущением, будто у его ног раскололась земля, а он едва удержался на самом краю и должен либо перемахнуть через широченный провал и очутиться рядом с отцом, либо остаться на месте. Но отца уже не было.

— Хоть бы они и тебя убили! — со злостью прошипел он. И ужаснулся собственным словам, спохватился: — Ой, нет! — Он старался справиться с нахлынувшими чувствами, превозмогая ощущение вины, глуша в себе ревность. Наконец смятение в нем улеглось, остался лишь порыв — ни от кого не зависеть. Глаза высохли; он был один.