Роуз Шепард - Любовь плохой женщины

— Ты оставишь мне в завещании денег? — осмелилась она задать вопрос.

— Я еще не решил. Но пока я не планирую умирать. Прости, если этим разочаровываю тебя.

— Не особенно. Но я бы предпочла знать, что если с тобой что-нибудь случится…

— То ты сказочно разбогатеешь? Не знаю. Надо подумать. Будет ли это благодеянием, ведь своим наследством я еще больше развращу твою корыстную натуру? Следует ли мне поощрять твою расточительность?

— Или дай мне что-нибудь сейчас. Сделай мне подарок, и будем считать, что мы в расчете. — Она оглядывалась вокруг, строя догадки. Толщина ковра, пышные складки гардин, мягкое сияние дерева, блеск украшений, сама прочность и массивность каждого предмета в комнате — все предполагало богатство. — Подари мне вот это. — Наоми остановила взгляд на фарфоровой вазе. — Или это. — Бронзовый лев бросался в глаза. — Или вот это. — Она обратила внимание на шкатулку из черного дерева.

— Ни один предмет не покинет этой комнаты, по крайней мере, при моей жизни. А потом… боюсь, тебе придется подождать, чтобы узнать, что будет потом.

— Знаешь, отец, я ненавижу тебя.

— Пусть так… — Бокал наконец нашел его губы. Джеффри сделал глоток, закашлялся и сказал: — Я же просил тебя не приезжать.

— Нет, ты этого не говорил. — Во всяком случае, буквально этого не прозвучало. — И поверь мне, что я бы ни за что не приехала, если бы мне было к кому обратиться.

— А что Ирен?

— Сейчас они с дядей Хью на Мальдивах.

— Воображаю, как она пьет из него кровь, — заметил он с удовлетворением в голосе. — Так что же стоит за твоим внезапным приездом, а? Ты разошлась с тем жиголо?

— Алекс не… не жиголо. Он славный, и добрый, и порядочный — в отличие от некоторых.

— Так что же ты прискакала сюда?

Она опустила голову и посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

— Так будет лучше, — произнесла Наоми уныло, упрямо. Разве можно было надеяться, что она сможет объяснить все произошедшее этому самому неприязненному из слушателей, если даже для нее самой не находилось лучшего, чем эта фраза, объяснения? — Он так хотел. А если и не хотел, то потом захотел бы. Я не могла бы стоять рядом и ждать, когда все развалится на кусочки.

— Дорогая девочка, только не говори мне, что ты ко всему прочему еще и романтик!

— Очень может быть.

— И голова у тебя полна пустыми мечтаниями? Послушай, будь добра, налей-ка мне еще виски. И себе, если хочешь, только немного. Я не выношу пьющих женщин.

— Так ты не выручишь меня? — вернулась Наоми к волновавшему ее вопросу. Она медленно поднялась и подошла к бюро, где стоял поднос с графинами, взяла один их них в руки, подержала, разглядывая на свет. — Ты бы мог изменить всю мою жизнь одним словом. Но ты не хочешь этого делать.

— Может быть, если и когда я скончаюсь, я оставлю тебе какую-нибудь вещицу на память. Как я уже говорил, тебе придется подождать.

— Ты чудовище. Ты даже не можешь пообещать мне что-нибудь, что бы придало мне чувство уверенности.

— Я работал всю свою жизнь, Наоми, сверлил и пломбировал коронованные головы Европы. Герцоги, графы, капитаны промышленности ходят с зубами, полными амальгамы, и все благодаря мне. У скольких маркизов вырывал я коренные зубы! Я заслужил комфортную старость и уход.

— А кто будет ухаживать за тобой, папа? Кто присмотрит за тобой, если ты всех нас заставил уехать?

— Я найму молодую сиделку, — ответил Джеффри с живостью. — Она будет возить меня в кресле. А если она окажется симпатичной, то я женюсь на ней и оставлю ей все свое состояние. Вам же, мисс, я рекомендую найти работу.

Весь боевой пыл Наоми, весь задор, и без того небольшой, угас. Она со стуком поставила графин на место. Мысль о трудоустройстве она поворачивала и так и этак. Даже если модельный бизнес отпадает, то все равно должно же быть какое-то дело, которым она могла бы заниматься, которое заинтересовало бы ее. Наоми обдумывала возможность работы с детьми или с животными, ей уже виделась благодарность в их ясных глазах, но вот что именно она будет с ними делать, она не могла себе представить, и вообще ей не нравились все эти слюни и сопли.

— Знаешь, — сказала она, держась за край бюро и рассматривая себя в зеркале, обрамленном золоченой бронзой, — он говорит то же самое. Алекс тоже сказал, что мне надо идти работать.

В ту же пятницу, вечером, на двадцать третьем этаже «Глоуб Тауэр» шло собрание руководящей верхушки под председательством Гаса Маклина — директора редакционного совета и приближенного к владельцу газеты лица. Гас Маклин любил испытывать преданность сотрудников высшего эшелона, требуя, чтобы они по первому зову и с охотой вставали из-за праздничных столов, пропускали школьные концерты, теряли места в опере, отменяли тайные свидания, разочаровывали партнеров, родителей, детей, подводили любимых. Всех, сидящих сейчас в зале заседаний, позднее ожидали упреки и обвинения, всем потом придется платить.

Первым вопросом сегодняшней повестки дня было обсуждение Дон Хэнкок, талантливой журналистки и комментатора, которая, с точки зрения владельца газеты, за последние две недели сумела привнести в газету новую жизнь своими остроумными, дерзкими статьями. Она была молода, целеустремленна, но превыше всего она была… э-э, она умела соображать. Слишком долго она томилась в болоте отдела новостей. «Глоуб» может приобрести в ее лице отличного обозревателя, и поэтому необходимо заключить с ней соответствующий контракт и немедленно.

— Глоток свежего воздуха, — провозгласил Маклин, потом чихнул и притронулся согнутым пальцем поочередно к носу и уголкам губ. Причиной тому была не простуда, а нервный тик, привычка, которая вызывала раздражение и отвлекала внимание слушателей: они сосредоточивались на его странных жестах и само выступление слушали уже вполуха. У них складывалось впечатление, что из Маклина постоянно сочилось что-то неприятное (в определенном смысле так оно и было). Эта привычка еще больше подчеркивала хитрость и изворотливость, свойственные облику директора редакционного совета, а в данном случае форма вполне соответствовала внутреннему содержанию.

Рон Хаусгоу, главный редактор газеты, теоретически отвечающий за подобные назначения, склонил голову, обхватил руками лысеющую макушку и поднял воспаленные от усталости глаза на своего начальника.

— Но ведь у нас есть Элли Шарп, — напомнил он, как будто Гасу Маклину нужно было об этом напоминать. — Она и есть голос «Глоуба».

— Ну да. И ее вклад был… То есть за время работы с нами она дала… Однако ее лучшие годы уже давно позади, Рон, ты согласен?

Рон не был согласен. По его оценкам, Дон Хэнкок была недостойна даже стоять рядом с Элли Шарп. Дон была пустой, неопытной, самоуверенной до смешного. Ее понятия и познания были поверхностными, детскими, мелкими, за ее резонерством не стояло ничего, кроме собственных предрассудков. Ей не хватало опыта, она имела смутное представление о морали, она была некультурным, аполитичным противником существующего порядка, главными аргументами которого являются презрение, неприятие и насмешка. Ко всем, кто не был молод, строен, красив, богат и моден, она относилась с воинствующим снобизмом и непростительным неуважением.