Нина Бодэн - Круговорот лжи

Прошло много времени, прежде чем я узнал, что случилось с тетей Дот. Это действительно было серьезно; мне, тихо и мирно жившему вместе с матерью, было трудно поверить, что такое бывает. Тетя Дот была обручена и собиралась замуж. Самые веселые вечера, проведенные ею в компании моей матери, были заполнены разговорами о предстоящем венчании, о платье, которое скрыло бы полноту невесты («я не хочу быть похожей на белый атласный диван»), и количестве гостей, которых она хотела пригласить на свадьбу. Жених тети Дот был таксистом, по выходным работал и поэтому никогда не приезжал с ней в Саутенд. Впрочем, возможно, это был только предлог. Тетя Дот говорила, что он тихий, стеснительный человек, замкнутый, некурящий и непьющий. Едва ли этот мужчина был подходящей парой для веселой и общительной тети Дот, которая, по ее собственному выражению, могла «удавиться за компанию», но он единственный сделал ей предложение, а она была достаточно практичной женщиной, чтобы превратить благодарность в любовь.

И вдруг он разорвал помолвку без всяких объяснений. Однажды вечером они пошли в кино. После сеанса он на своем такси довез тетю Дот до дома (она жила с родителями, над маленькой бакалейной лавкой, принадлежавшей ее отцу). Когда Дот вышла, он не поднялся с сиденья. Просто опустил стекло, поблагодарил ее (как обычно, за билеты платила она) и сказал, что они больше не увидятся. Шел дождь. Дот спросила, что он хочет этим сказать, но он просто пожал плечами. Когда она начала умолять объяснить, в чем дело, он продолжал смотреть прямо перед собой. Это молчание раздавило ее. Она стояла в темноте под дождем, держа в руках сумку и зонтик, и неловко пыталась снять перчатки (в то время женщины всех возрастов и сословий еще носили перчатки), чтобы вернуть ему кольцо. И тут он заговорил.

— Можешь оставить кольцо себе в качестве компенсации за обиду, — сказал он, тронулся с места и включил знак «свободно».

— И это было самым ужасным, — закончила мать, когда наконец рассказала мне историю тети Дот: это было вскоре после смерти Эрика Мейджора. (Не помню, почему она решила это сделать; помню только, что стоял сырой воскресный вечер. Ее словам аккомпанировал стук капель в стекло.) Я спросил, почему она так считает. В то время я расспрашивал ее обо всем, очень дотошно и придирчиво, и ужасно возмущался безмятежной неопределенностью ее ответов. — О, не знаю, милый. Просто это было цинично. Ведь он разбил ей сердце!

— Думаешь, было бы лучше, если бы он включил знак, свернув за угол? — насмешливо спросил я, ломая себе голову над таким классическим примером женской логики. И мать ответила:

— Тактичнее. — Она с минуту молчала, глядя в огонь камина. — Я понимаю, это звучит глупо. Но все остальное было так ужасно, что Дот не могла даже думать об этом. Бедняжка…

Жених Дот оказался насильником и убийцей. Оставив Дот в тот вечер, он посадил в машину женщину, вышедшую из пивной, подвез к одному из бомбоубежищ, еще существовавших в той части города, то ли уговорил выйти, то ли выволок из машины, изнасиловал и задушил. Тело на следующее утро нашли дети, пришедшие в бомбоубежище поиграть, а во второй половине дня он пришел в полицейский участок и сдался. На суде ему было предъявлено обвинение в ряде других изнасилований и попытках изнасилования. Он признался во всех.

— Самое ужасное, что все они были совершены после его помолвки с бедняжкой Дотти, — сказала мать. — Она не имела понятия, что он… я хочу сказать, что между ними ничего не было. Поцелуй на прощание, несколько ласковых слов, вот и все. Именно этим он ей и нравился. Казалось, он ее уважает.

Ее безмятежный тон разозлил меня.

— Значит, она заставляла его сходить с ума от желания?

— Нет, милый. Я знаю, тебе трудно понять это. По-твоему, она такая толстая и некрасивая, что не может вызвать у мужчины желание. Дот и сама потом ужасно переживала, решив, что если бы она легла с ним в постель, то могла бы спасти этих бедных женщин. Но я считаю, что он просто боялся заниматься любовью со знакомыми женщинами. До тех пор у него никогда не было подружки, он ни с кем не встречался. Во всяком случае, так говорила его бедная мать. Он был ее единственным сыном; его отец погиб на войне, и они очень тихо жили вдвоем в муниципальной квартире в Уоппинге. Эта женщина во всем обвиняла Дот — неслыханная жестокость! — но ты сам понимаешь, каково ей было — видеть своего сына на скамье подсудимых, плачущего, опозоренного, слышать все эти ужасные вещи… разве легко это вынести? Дот жалела ее, пыталась успокоить — сам знаешь, какая она добрая — но это только раззадорило женщину. Когда судья вынес приговор, она начала кричать на Дот, обзывать нехорошими словами, которые я не могу тебе повторить, и приставам пришлось вывести ее из зала. Мы с Мод думали, что Дот станет плохо, уговаривали ее уйти, но она оставалась в суде, пока его не увезли.

Я сказал:

— Невероятно… Невероятно, что я ничего об этом не знал.

— Тебе тогда было всего десять лет. Это случилось в то жаркое лето, когда ты болел корью. Мне пришлось попросить миссис Томкин присмотреть за тобой, чтобы поехать в Лондон и побыть с Дот. Правда, это продолжалось всего неделю.

Я не помнил никакой миссис Томкин. Но зато хорошо помнил корь. Помнил тетю Дот, менявшую простыни и смешившую меня; веселую грузную женщину, ее белые руки с ямочками, поднимавшие меня и разглаживавшие простыню. «Господи, какой худенький! Не ребенок, а креветка, — говорила она. — Придется тебя как следует подкормить, и тогда к свадьбе ты, может быть, станешь человеком!»

— Я помню, что она была на моем дне рождения, — сказал я.

— Да, верно. Честно говоря, нам повезло. Твой день рождения был в пятницу, а суд закончился в четверг. Мы всю неделю волновались, что процесс затянется и мы не успеем вовремя вернуться в Саутенд, чтобы все приготовить.

— Ох, перестань. Неужели ты думаешь, что я в это поверю?

— Милый, что ты хочешь этим сказать?

— О Господи! Неужели непонятно? Вы с Дот были на суде, где речь шла о жизни того человека. Там происходила страшная трагедия. Вы не могли думать…

Мать прервала меня с необычной для нее резкостью.

— Думать о двух вещах одновременно вполне реально.

Я отчаянно замотал головой.

— Как можно сравнивать одно с другим?

— Милый, ты очень ждал свой день рождения. А Дот это помогло отвлечься. Во время обеденного перерыва в суде мы с ней купили целую кучу разноцветных воздушных шариков. Она тогда стала прежней Дот, и я впервые поверила, что она сумеет оправиться от горя. Но мне запомнилась одна ее фраза… Мы покупали шарики в магазине на Ладгейт-Хилле, и я помню, как она сказала: «У твоего худышки вся жизнь впереди». Ей не стало легче, но, переключившись на твой день рождения, она поняла, что за стенами суда жизнь продолжается как ни в чем не бывало.