Нина Бодэн - Круговорот лжи

— Просто я с утра отвратительно себя чувствовала, — пробормотала она. — Ужасный холод. И ночь была холодная. А тут еще ветер и дождь…

Я сказал:

— Надеюсь, Тим сейчас там, где тепло и сухо. Он всегда мог позаботиться о себе. Я имею в виду, физически. Он…

— Поэтому я вышла и купила себе новые сапоги и пальто. Просто чтобы отвлечься. Хуже всего, что это помогло; на пару часов я почувствовала себя человеком.

— Что ж, это лучше, чем ничего. Может быть, съездим куда-нибудь пообедать?

— О Господи, я не голодна. А ты не хочешь…

— Мы могли бы пойти в паб. Это не займет много времени. Виски тебя согреет.

Элен покачала головой. Потом слезла с верстака. Ее зеленые глаза напоминали куски стекла. Вдруг она вздрогнула и сказала:

— Я в порядке. Так же, как и ты. Это все ожидание. И неизвестность. Ну, ты меня понимаешь… Что, работа близится к концу? Джордж прислал мне приглашение на презентацию. Думаю, будет лучше, если я не приду. Я и сама не знаю, хочется ли мне приходить. Впрочем, глупо ломать себе голову. Какая, в сущности, разница?

Я сказал:

— Постарайся не переживать. Выжить можно только одним способом — делая дело. То, что нужно делать. Держаться за то, что ты умеешь. Иного не дано. Нет смысла убиваться. Его найдут. Или он сам объявится…

— Ты веришь в это?

— Свято.

Она посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. Потом положил кисти и палитру. Протянул руки. Она сняла перчатки, взяла мои пальцы и начала растирать и массировать их. Для женщины у нее слишком крупные руки. Красивые и умелые. Я сказал:

— Ты делаешь мне больно.

— Извини. У тебя сильно распухли суставы. Тебе поможет ванночка из горячей соленой воды. — Она отпустила мои руки и сунула ладони подмышки, зябко обняв себя. — Если бы мы могли снова отвести его к тому доктору…

К какому? Их было слишком много. Но никто так и не сумел ему помочь. Или это Тим не позволял себе помочь. Он притворялся, что выполняет все назначения, а сам лгал нам и выбрасывал таблетки. Я сказал:

— Нет смысла повторять пройденное. Ты же знаешь, мы пытались.

— По-твоему, это единственное, что имеет значение? То, что мы пытались?

— Нет. Имеет значение то, что мы потерпели неудачу. Точнее, так было до сих пор. Когда он вернется, попробуем еще раз. А сейчас нам остается только одно: ждать. Строить планы мы не можем. Все будет зависеть от него. От того, как он себя чувствует и что с ним случилось.

— Когда он вернется, — без всякой интонации повторила Элен. А потом с видимым усилием заставила себя сказать: — Раз уж я здесь, ты мог бы заодно показать, что у тебя получилось.

Она посмотрела на картины и не узнала себя. Промолвила, что мне пришлось изрядно поработать. Хотя это следовало считать похвалой, я был уязвлен.

— Только и всего?

Она решительно пожала плечами.

— Они все кажутся мне хорошими. Что я могу сказать? Ты ведь не стал бы высказывать свое мнение о том, хорошо или плохо я поставила пломбу. Да я и спрашивать бы не стала. И не ждала бы, что ты можешь это оценить.

— Я бы понял, если бы это были мои зубы!

Элен не улыбнулась. Она сжалась от обиды. Или разочарования.

— Тебя никогда не интересовало мое мнение. Никогда.

— Это неправда.

— О, ты всегда спрашивал меня. Но только для того, чтобы унизить. Что бы я ни говорила, все было неправильно. А если бы я сказала, что ты гений, ты бы меня высмеял.

— Потому что решил бы, что ты надо мной смеешься.

— Это ты надо мной смеешься!

Теперь она улыбалась — уныло, насмешливо, но с удовлетворением. Мой вечный спарринг-партнер, подумал я. И внезапно ощутил сосущую боль утраты.

Мы могли бы попытаться стать друзьями. Но мне нечего было ей предложить. Стремясь успокоить и позабавить Элен, я сказал, что единственная картина, которая еще не получила разрешения на вывоз, не кажется мне подлинником.

— Конечно, Джордж думает, что я ошибаюсь. Что ж, возможно, и так. Но с ней связана история, которая кажется мне знакомой.

Я рассказал ей про «Титуса». Она слушала, не сводя с меня мрачного взгляда. Наконец я промолвил, отчаянно желая добиться от нее ответа:

— Людям определенного типа приятнее всего придумывать новые способы одурачивать простаков. На такие вещи был мастак мой отец.

Элен ответила:

— А тебе не кажется, что пора уже забыть об этом? — Она произнесла это спокойно, но в ее глазах таилась угроза.

Несколько дней назад мы вместе ездили к моей бабушке. Энни-Бритва улыбнулась Элен, но не узнала ее.

— Милая, твое лицо мне знакомо, но я стала забывать имена.

Элен сидела рядом со старухой и держала ее за руку. Как всегда, мы взяли с собой фотографии моей матери, мои, Мод и Тимоти. Элен нашла бабушкины очки и подала ей.

— Это ваши дочери. А это внук. — Раньше фотографии помогали Энни-Бритве связать воедино разрозненные воспоминания, и эта маленькая победа всегда радовала ее. Однако на этот раз все было по-другому; она посмотрела на фотографии растерянно, потом на ее лице отразилось смятение. Элен уже хотела убрать их и достать скромные подарки, которые мы приготовили для старухи, — кружевной носовой платок, кремы с перечной мятой, крошечную бутылочку бренди. Но тут глаза Энни засияли совсем как прежде, словно в нежилой комнате включили электрическую лампочку.

— Вот он, — сказала она, тыча в мою карточку тонким скрюченным пальцем.

— Ваш внук, — подсказала Элен, и Энни-Бритва вспыхнула.

— Дуреха! Думаешь, я это не знаю?

— А его отца вы помните? — спросила Элен, пользуясь моментом прояснения сознания. В глазах старухи блеснул гнев.

— Кто говорил о его отце? Я ничего не говорила, правда? — И старуха обиженно захныкала: — А ты кто такая, девчонка? Зачем суешь нос не в свое дело?..

Элен продолжала ждать моего ответа.

— Ты вспомнила про Энни? Ради Бога, она же в маразме… — пробормотал я.

— Но у нее бывают просветления.

— Да. Во всяком случае, ей хватило ума обругать тебя за любопытство. Я так и не понял, чего ты добивалась. Тебе же нет до моего отца никакого дела. Так же, как мне самому. О, я мог бы выяснить это раньше, если бы меня не пичкали той правдоподобной сказкой. Но уже не хочу. Только не говори, что тебя волнует истина сама по себе. Кому ты хочешь сделать больно? Мне или моей матери?

— Ты неправ. Я бы никогда не стала причинять боль Мейзи. И тебе тоже. Сам понимаешь, речь не об этом. Но я не знаю, как объяснить тебе… — Элен побледнела еще сильнее; казалось, цвет глаз передался ее коже. Она невнятно пробормотала: — Я не могу вынести, что ты лжешь самому себе. Все мы иногда грешим этим, но ты делаешь это постоянно: лжешь обо мне, о твоей бедной матери… Ты лжешь себе даже о Тиме, и это ужаснее всего.

Элен больше не напоминала крестьянскую девушку из Суффолка. Она казалась растерянной, сбитой с толку и беззащитной.