Нина Бодэн - Знакомые страсти

В пабе было тихо и чисто; несколько мужчин, две женщины, никакого музыкального автомата. Малышка подошла к бару и заказала виски. Мужчина внимательно посмотрел на нее, потом отвернулся. Налил виски в стакан, взял у нее фунтовую банкноту, отсчитал сдачу и подал ей, не поднимая глаз. Малышка села за стойку и отпила из стакана. Пожилой мужчина рядом попросил пива. С виду приличный, тихий. Ему она, пожалуй, могла бы рассказать о происшедшем. Перехватив его взгляд, Малышка едва заметно улыбнулась. Он ответил на ее улыбку, но коротко и неловко, после чего вернулся с пивом к своему столику. Малышка огляделась: все посетители сидели молча и глядя прямо перед собой. Зомби, подумала она. Повернувшись на табуретке, она увидела свое лицо между бутылками в зеркальной стене бара: белое, грязное, с синяком на щеке. Платье тоже было грязное. Понятно, почему от нее все шарахаются! Верно, подумали, будто она никому не нужна, валялась пьяная на улице, короче говоря, пария. Я — ничто, пронеслось в голове у Малышки, я — никто. У меня нет отца, нет матери, нет мужа, нет любовника. Храбро улыбнувшись своему несуществующему лицу, она допила виски.

За ночь синяк стал устрашающе желто-коричнево-фиолетовым. Вокруг глаза все вспухло, и в уголке краснела капля крови. На юбке тоже была кровь. Малышка замочила платье, потом приложила к синяку гамамелис. Когда она вышла, чтобы купить еды для Валтасара, никого ни на улице, ни в магазине не заинтересовал ее вид. Не исключено, что заплывшие глаза и синяки были в здешнем районе делом обычным или она слишком преувеличивала свое уродство. Однако, возвратившись домой, она увидела, что синяк стал еще хуже, побагровел, налился кровью, заблестел, отчего другая половина лица выглядела бледной и словно провалившейся.

Она позвонила отцу на Харли-стрит и спросила у секретарши, не освободится ли доктор Мадд к ланчу. Девушка сказала, что в ее записях ничего на это время нет и она, мол, не сомневается, доктор Мадд будет рад повидаться с Малышкой.

— Не говорите ему ничего, — попросила, внезапно всполошившись, Малышка. — Может быть, у меня еще переменятся планы.

В приемной у Мартина она была без малого в час, как раз когда помещение покидало арабское семейство: внушительного вида мужчина с большим животом, две женщины в черных одеяниях и с серебристыми занавесками на лицах и несколько пухлых веселых детишек. Малышка поднялась на лифте на третий этаж. Секретарша посмотрела на нее, не вставая со своего места.

— Опять арабы, — проговорила Малышка.

Секретарша было засмеялась, но, увидев лицо Малышки, смутилась.

— Эти, по крайней мере, обошлись без переводчика.

Малышка поднесла руку к лицу.

— Мне бы сейчас не помешала чадра. Неудачно открыла дверь. Обычно она открывается туго, а тут — увы. Я потянула, ну и — трах!

Разыграв эту сцену, она, тяжело дыша, откинулась назад.

— Наверно, вам больно. Надо показаться врачу.

— А разве я пришла не к врачу? — рассмеялась Малышка.

Сидя в старом кожаном кресле и положив ноги на стол, ее отец слушал Девятую симфонию. Глаза у него были закрыты, и он слегка помахивал одной рукой, словно дирижируя оркестром. Усталый тощий старичок-филин, подумала Малышка.

— Папуля, — позвала она.

Что-то буркнув, доктор Мадд открыл глаза и убрал со стола ноги. Едва он взглянул на Малышку, как вскочил с кресла и направился к проигрывателю, чтобы приглушить звук.

— Потрясающе! Просто невероятно. Всё в ней есть, вся человеческая жизнь. По мне, забирайте себе всех композиторов, а мне хватит одного Бетховена. Что ты сделала со своим лицом?

— Ударилась. Не очень сильно. Вот, сумочку потеряла, но в ней было не много денег. — Она сама не понимала, почему не может сказать отцу правду, и неловко предварила его вопросы. — К счастью, ключи были в кармане.

Он подошел к ней и легко прикоснулся пальцем к синяку.

— Ничего, заживет. Хочешь что-нибудь? Хереса? Кофе? У меня есть в термосе. Твоя мама всегда кладет мне слишком много сандвичей. Я говорю ей, говорю, а она все равно режет их и укладывает в коробку, прежде чем лечь в постель. Можешь разделить со мной обед трудяги! Или хочешь пообедать где-нибудь еще? Тут неподалеку есть хороший итальянский ресторанчик.

— Нет, спасибо, папуля.

— Ладно. Я что-то немного устал. И есть еще не хочется.

— Пора тебе, папуля, бросить работу. Пора, пора. Ты ведь можешь это себе позволить, правда? Ты достаточно заработал, чтобы вам с мамой хватало на жизнь.

— Не в этом дело. — Он коротко хохотнул, словно пролаял. — Не могу без работы. Как мой отец. Стоило ему уйти из шахты, как он зачах и умер. Не находил себе места. С Флоренс так же было, когда она ушла из школы. — Он опять громко хохотнул. — Правда, сейчас она нашла себе занятие. Готовит неприятности. Хочет взорвать мир и покой… — Доктор Мадд налил себе херес и вернулся в кресло. Откинувшись на спинку, он внимательно посмотрел на дочь. — У тебя ко мне дело?

— О нет. Ничего такого. Вполне может подождать. — Малышка постаралась изобразить самую светлую из своих улыбок. — Что там с тетей Флоренс? Расскажи.

— Ну, если хочешь. Помнишь тетю Блодвен?

— Ту, что уехала в Австралию?

— Да. Она уехала в двадцатых годах. Если быть точным, в 1929 году. Тогда ей было восемнадцать, и она была на пять лет младше Бланш и на шесть — Флоренс. Блодвен — самая младшая из сестер и самая хорошенькая. А Флоренс — самая старшая и некрасивая. Естественно, она всегда ревновала, тем более что Блодвен дала ей повод. Старая история. Почти пятьдесят лет прошло… — Он хмыкнул, и Малышка поняла, что эта история совсем не кажется ему старой. — Если коротко, но не совсем в двух словах, то дело было так. За Флоренс ухаживал молодой человек, тоже учитель. А когда она привела его домой, то он влюбился в Блодвен. Хуже всего то, что, когда Гарри и Блодвен поженились, они уехали в Австралию. Бланш уже была замужем и жила в Шотландии. Сэм работал в почтовом ведомстве в Кардиффе, так что Флоренс единственная оставалась дома, и ей пришлось приглядывать за мамой. А мамочка у нас была еще та штучка, вот уж любила покомандовать, должен тебе сказать. Понянчилась с ней Флоренс, когда она заболела, вдосталь натерпелась от нее. Но работу она не бросила, преподавала в местной школе, стала директрисой. Не будь она связана по рукам и ногам, могла бы найти себе школу побольше, развернуться. Или если бы Блодвен осталась в Уэльсе, то они разделили бы ответственность. Ее-то Флоренс простила, писала ей на Рождество и дни рождения, а Гарри — нет. Ни разу не упомянула о нем в письмах, хотя писала не только Блодвен, но и ее двум сыновьям. Словно та родила их от Святого Духа, как говаривала Бланш. Ну вот. Это предыстория. А недавно Блодвен написала, что на полгода едет домой, и Флоренс, побурчав и покричав, в общем неплохо это приняла. Она ответила Блодвен в том духе, что будет счастлива повидаться с обоими. То есть и с Блодвен, и с Гарри тоже. Изволила нарушить полувековое молчание. Бедняжка Флоренс на самом деле добрая. Бедняжка Флоренс.