Терри Макмиллан - В ожидании счастья

Я буквально парила в воздухе. Мне захотелось доставить ему такое же удовольствие. Я потянулась к нему, но он прижал мою руку к постели:

— Не шевелись.

Тогда я предоставила ему делать свое дело.

Я и не поняла, как он одним мягким движением снял с меня платье. Когда он закончил целовать мой живот, я размякла окончательно. Почти растворилась. Что же это, если не рай. Чарльз ошибся: он так медленно и долго целовал мою грудь, что я перестала владеть собой. Я выкрикнула его имя каким-то чужим голосом.

— Что ты со мной делаешь?

— Что делаю? — Он поцеловал меня в губы. — Что делаю? — повторил он.

Но ответить я не могла. Я перевернулась, расстегнула его рубашку, потом брюки. Я поцеловала его в грудь. Мне хотелось сделать ему все. Но я не могла. Еще не могла. Я стала гладить его. Проводить языком по его бедрам, целовать колени, скользить по нему своим телом, целовать его спину сверху донизу.

— Саванна, иди ко мне.

Он крепко сжал меня и отпустил. Опять сжал и отпустил. Весь приник ко мне, как будто боялся, что я исчезну. Я вскрикнула снова, когда почувствовала его внутри. И он танцевал. А я вторила. И я танцевала. А он вторил. Пока оба не обессилели.

— Боже мой, — проговорила я наконец.

— Вот тебе и боже мой. — Он обхватил меня и так крепко прижал к себе, что я лежала, как под электрическим одеялом. Я мечтала вернуться в рай. Еще хоть раз. Но мне не хотелось жадничать.

— Как бы сделать так, чтобы ты навсегда была моей. — Он провел ладонью по моим волосам.

— Может быть, ты и сможешь. — Я закрыла глаза.

На следующее утро мы вместе долго принимали горячий душ. Чарльз заказал круассаны и два кофе „капуччино" на счет своего номера. Со вчерашнего дня я не выкурила ни одной сигареты, да мне и не хотелось. На семинары мы не поехали. Вместо конференции осматривали город, завтракали, потом обедали, лежали у бассейна, и я задавала ему вопросы из той книжки. Мне нравились его ответы. Следующую ночь мы провели в его комнате, а еще две — в моей. В последнюю ночь мы пришли к выводу, что это нелепо. Невозможно было и думать о том, чтобы расстаться, но выбора не было.

— Когда ты можешь приехать в Сан-Франциско? — спросил он.

— Как только узнаю, дают мне работу или нет, — ответила я. — А ты приедешь ко мне в Финикс?

— Как смогу и когда смогу.

Прямо от двери я бросилась звонить Бернадин, Глории и Робин. Выложила им всю эту историю. Шаг за шагом. Робин очень старалась показать, как она за меня рада, но на следующий день ее папу отправляли в интернат для престарелых, так что она была не в лучшем настроении. Другое дело — Бернадин. Она жила в своем новом мире. Джеймс оставался все еще с ней. Так что она и сама была на седьмом небе. И только Глории, единственной из всех, хватило наглости сказать, что сосед напротив с каждым днем становится все дружелюбнее и чинит все, что в ее доме можно починить. У меня чуть не вырвалось, что надо было начинать с нее самой, но я, конечно, сдержалась.

Мне не терпелось сорваться с работы прямо домой, но я решила не нарушать привычного ритма и пошла на гимнастику. Когда динамик запел голосом Полы Абдул, я подхватила мелодию и стала распевать вместе с ней.

Домой я вернулась в девятом часу и удивилась: на автоответчике ничего не оказалось. Почти до двенадцати я бродила по квартире. Не раздалось ни одного звонка. Наверное, у него дела, подумала я и легла спать.

Прошел и следующий день, а он не звонил. Я сходила с ума и решила позвонить ему на работу. Мне надо было выяснить, что за чертовщина происходит. Я попала на его автоответчик и оставила запись деловым тоном:

— Чарльз, здравствуй! Это Саванна. Надеюсь, у тебя все в порядке. Позвони, если сможешь. Вот мой номер, если ты его потерял.

К концу недели я чуть не рехнулась. Бернадин предположила, что с ним что-то случилось. Глория советовала не беспокоиться: судя по моим рассказам, этот Чарльз вполне порядочный. Робин наказала позвонить ему еще раз. Я не хотела показаться отчаявшейся, подозрительной или паранойдной. Но мне надо было выяснить, что происходит. Я хочу сказать, так не бывает, чтобы провести с человеком сто двадцать часов, дышать над каждой минутой, говорить обо всем на свете, а потом раз — и как отрезало.

Я просидела у телефона больше часа, не решаясь позвонить. В дурах оказаться не хотелось, но в памяти всплывало все, что мы вместе делали, и все, что он говорил. Я мысленно прокручивала эту ленту снова и снова. Разве не доставал он Библию из столика у кровати и не читал мне свои любимые отрывки? В них, говорил он, отражалась его жизненная философия. Разве в одно прекрасное утро не просил он решить за него, что ему надеть, потому что не мог ничего сообразить? Разве, подпрыгнув в воздухе, не ударял он пяткой о пятку, чтобы показать, как ему со мной хорошо? Разве не рассказывал, что только год назад узнал, что его отец наркоман и нюхает героин, а сестра умирает от СПИДа? Разве не просил не показывать вида, что знаю это, когда я увижу их? Разве не распевал мне песни целых три раза, хоть у него и не было слуха?

Я не стала звонить. Ждала. Прошла вторая неделя — ни звука. Через четыре дня у меня должны были начаться месячные. Думала, умираю. В самом деле. Сидела на полу в спальне, прижавшись спиной к стене. Сидела три часа и не могла сдвинуться с места, уставившись на вилку от лампы, воткнутую в розетку в стене напротив. Не хотела ни есть, ни спать. На гимнастику не ходила — не было сил. Отправлялась на работу, как зомби, потом домой, кормила кошку, сидела у телевизора, пока не пора было идти спать. И сейчас тоже сижу.

Я знаю, он не позвонит. И мне стыдно, что я выставила себя такой дурой. Вывернулась наизнанку. Самое сокровенное рассказала. Как такой искренний на вид человек мог быть таким неискренним? Как он мог так играть с чужими чувствами? Никогда и ни с кем я бы так не поступила. Никогда.

Я выключила телевизор, включила музыку и распласталась поперек кровати. Трейси Чапмэн исполняла одну из самых любимых моих песен — „В этот раз". Пусть Трейси поет. Она прибавляет мне силы Я натянула покрывало до подбородка и уставилась в потолок. Интересно, где сейчас Чарльз. Скорее всего, в постели с кем-нибудь. Трахает ей мозги и чихает на то, что сделал со мной. До чего же плохо. Даже если он и думает обо мне, я-то этого не чувствую. Мне-то все равно больно. Как будто по мне проехались. Неважно, что у нас была всего одна неделя. Кто дал ему право так со мной обойтись? Неужели он не знает, что сделал мне плохо? Неужели не понимает, что поплатится за это когда-нибудь? Неужели же он не верит в то, что читает в Библии?

Он выпотрошил всю мою душу. Такое не забывается через несколько недель. Так просто через это не переступишь. Нельзя проснуться утром и сделать вид, что ничего не случилось. Случилось. Я живая и мне больно. Из-за него. Я хочу знать, где гордость, нежность, любовь и сочувствие черных мужчин к нам. Я думала, женщина — желанная „собственность". Но как может женщина чувствовать себя красивой, любить, быть нежной, заботливой, мягкой, чутко сопереживать, если она отдается вся, а с ней обращаются, как с грязью. Как же так?!