Памела Джонсон - Решающее лето

Это был день рождения Чармиан, ей исполнилось двадцать четыре. Мы с Хеленой завтракали у Чармиан в ее квартире в Риджент-парке. Из окна были видны заснеженные аллеи. Давно лежавший снег успел покрыться тонкой серой скорлупой наста. Шолто, слава богу, не было дома. У него, как нам поспешила объяснить Чармиан, было свидание с «нужным человеком». Это должно было означать, что тот мог устроить Шолто на работу, где за ничегонеделание хорошо платили бы. Я сказал «слава богу», имея в виду, прежде всего наше с Хеленой отношение к отсутствию Шолто, ибо Чармиан вряд ли могла радоваться этому. Непринужденно болтая с нами, желая казаться по-праздничному веселой и оживленной и стараясь проявить интерес к нашим с Хеленой делам, она не отрывала тоскливого и напряженного взгляда от окна и покрытой снегом дорожки, словно ждала, что на ней вот-вот появится Шолто.

Чармиан была на восьмом месяце беременности. Отяжелевшая фигура еще больше подчеркивала изящество ее маленькой головки, рук и ног. Теперь она как никогда следила за своей наружностью: туго стягивала узлом на затылке свои черные волосы («Уж эта ее “прическа пианистки”!» — неодобрительно ворчала Хелена), искусно пользовалась косметикой, ухаживала за ногтями. Она больше всего боялась опуститься и подурнеть во время беременности, и любые комплименты доставляли ей теперь несказанное удовольствие.

— Я стараюсь не опускаться, — заявила она матери в ответ на какое-то ее замечание. — Я считаю, что в это время женщина должна особенно следить за своим лицом, чтобы отвлечь внимание от некрасивой фигуры. Просто не верится, что я когда-нибудь снова стану нормальной.

Чармиан, разумеется, имела в виду свою прежнюю стройную и изящную фигуру, но, произнеся эти слова, вдруг поняла, что они могут иметь для ее матери еще и другой, скрытый смысл, и бросила на Хелену робкий и вместе с тем полный вызова взгляд.

Хелена, поняв ее, с присущей ей грубоватой прямотой не преминула тут же заметить:

— Ты не станешь нормальной, пока не поступишь так, как я тебе говорю.

— Как я могу? — возразила Чармиан, снова устремив взгляд в окно. — Особенно теперь.

— А если бы не ребенок?

— Все равно…

— Ну и дура! — вспылила Хелена, забыв о манерах, приличествующих почтенной леди Арчер, и снова удивительно напомнила несдержанную и вспыльчивую Хелену в молодости. — Зачем обманывать себя? Он негодяй и губит твою жизнь.

— А если я сама так хочу? — упрямо защищалась Чармиан. — Ведь это касается только меня.

С тех пор как Эван Шолто вернулся с военной службы из-за океана, он некрасиво и недостойно обманывал Чармиан. Он был по-своему привязан к ней, гордился ею, но не мог не волочиться за женщинами, как не может кот не охотиться за мышами. Было время, когда мне казалось, что он остепенится и семейная жизнь Чармиан как-то наладится. Теперь я уже не верил в это. Как я уже сказал, Шолто изменял Чармиан самым недостойным образом, и все его неуклюжие попытки сохранить в тайне очередную интрижку неизменно кончались провалом. Чармиан всегда узнавала о них, знали об этом все ее друзья и искренне жалели ее. А теперь она ждала ребенка, не веря в будущее и продолжая исступленно, почти одержимо любить мужа.

За что, я так и не мог понять. Не только для меня одного это оставалось загадкой. Даже Хелена, человек на редкость экспансивный и щедрый, не могла найти в нем ни единой привлекательной черты. Очевидно, Чармиан пошла в отца. «Как бы дурно я ни поступала с Дики, — как-то призналась мне Хелена, — он, бедняжка, не переставал боготворить меня». Однако Хелена — сначала любовница моего отца, а затем его жена, — никогда не изменяла ему. Ее дурное обращение заключалось, в сущности, в том, что, вспылив, она врывалась в его кабинет, где он мучительно ломал голову над завершением очередного детективного рассказа, бурно изливала на него накопившееся за день раздражение, а затем, успокоенная и умиротворенная, уходила, предоставив вконец выбитому из колеи отцу самому справляться со своими нервами.

У Чармиан и Шолто все было иначе. Внешне он был неизменно корректен и предупредителен, а теперь даже не тревожил ее своими постоянными служебными неудачами, однако все его поведение было прямым предательством по отношению к Чармиан.

— Нет, извини, это касается не только тебя. Твои несчастья отравляют жизнь близким, — резко заметила Хелена.

— Клод, скажи маме, чтоб помолчала, — миролюбиво сказала Чармиан, осторожно меняя позу на диванчике у окна.

— Сегодня день рождения Чармиан, Хелена, — послушно вмешался я, — не пили девочку хотя бы в этот день.

Хелена поднялась с кресла и, легко неся свое полное, но все еще красивое тело, отошла в глубь комнаты налить себе кофе. Когда она вернулась, выражение ее лица смягчилось и было почти торжественным.

— Двадцать четыре! — воскликнула она. — Подумать только, двадцать четыре! А сколько же тебе, Клод? Я всегда забываю. Тридцать семь или тридцать восемь?

— Тридцать восемь.

— Неужели? — Она даже с каким-то любопытством посмотрела на меня. — Совсем взрослый балбес. Балбес… — с удовольствием повторила она, словно радуясь, что нашла удачное слово, и поглядела на меня лукаво и ехидно. — И уже начал седеть.

У меня с детства были необычайно светлые, почти белые волосы, которые так и не потемнели с возрастом. Зная, что это доставит Хелене удовольствие, я сделал вид, будто обиделся, и мы какое-то время добродушно, по-семейному, пререкались.

Погода неожиданно испортилась, пошел снег, казавшийся серым на фоне потемневшего горчичного неба. Вскоре и ворота парка и деревья исчезли за его густой пеленой. Жесткие снежинки стучали в окна, словно дождь. Хелена пожаловалась, что совсем закоченела, и высыпала полный совок угля в камин.

Кровь теперь медленно текла в ее жилах, и она плохо переносила зимнюю стужу. Я смотрел, как жадно тянется она к дымному, разгорающемуся пламени, уже не согреваемая собственным теплом. Хелене минуло шестьдесят девять, и ее бурная, полная превратностей жизнь наконец замедлила свой стремительный бег: Хелена с трудом и не без внутреннего протеста смирилась с вынужденным покоем. Но даже и сейчас умышленно строгий костюм солидной дамы казался почти неуместным на этой по-прежнему статной и эффектной фигуре и явно не вязался с живым и по-молодому дерзким взглядом. Прическа делала Хелену похожей на молодую актрису, плохо загримировавшуюся под старуху.