Джоанна Троллоп - Чужие дети

В тот момент она испуганно взглянула на него: «За что? За то, что увели Джози? Никто в жизни не увел бы ее. Дочь никогда не делает того, чего не хочет сама. Вам не нужно ни за что извиняться».

«Хорошо. Но я не отношусь к сорту людей вроде Тома Карвера».

Элейн взглянула на свой бокал. Она подумала о доме в Бате, о высоких окнах на втором этаже, о хороших деньгах, которые Том зарабатывал как архитектор, о маленьком огороженном садике со статуями и каменными урнами позади дома. Джози сказала, что Мэтью Митчелл зарабатывает тридцать три тысячи в год. Она только что осмотрела дом, в котором будет жить семья — всегда вдвоем, чаще втроем, а иногда и вшестером. В доме было три комнаты.

Элейн сделала глоток вина…

«Ну-ну, не прибедняйтесь, — сказала она будущему зятю во время первой встречи. — Все совсем не страшно».

Теперь она окинула взглядом ресторан — итальянский, с грубыми неровными белыми стенами, складными стульями. Здесь, помимо остальных блюд, имелось пятнадцать разновидностей пиццы. Вот почему выбрали именно этот ресторан. Ради детей, из-за пиццы для них.

«У тебя достаточно сил? — спрашивала Элейн свою дочь. — Ты уверена? Ты действительно сможешь принять этих детей? Это потруднее, чем подъем на Эверест».

«Мама, — сказала Джози, — я уже побывала на том Эвересте. Становиться мачехой мне не привыкать».

«Но тогда все было иначе. Эти дети помладше и не очень-то послушные».

«Мы сделаем все вместе, — решительно проговорила Джози. Она провела рукой по своим волосам — удивительному потоку медного цвета, который так гармонировал с ее внешностью. — Я люблю его. Он любит меня. Мы справимся с детьми вместе…»

…В этот момент Клер, младшая дочь Мэтью, сидящая напротив Элейн, спросила:

— Что это?

— Что, дорогая?

— Это, — сказала Клер и ткнула вилкой в пиццу.

— Это оливка, — проговорила Элейн.

Клер уронила вилку.

— Фу, какая гадость. Я не съем это. Она похожа на жука.

— Тогда отложи оливку в сторону, — сказала Элейн, — и доешь остальное.

— Я не могу, — ответила Клер. — Не могу. Ведь оливка была там.

Напротив сидели Руфус и Рори. Рори хватал пиццу руками, Руфус ел равномерно, механически жуя, не глядя никуда, кроме своего блюда.

На тарелке Элейн лежала небольшая горка спагетти под соусом из лосося и укропа. Она не испытывала ни малейшего желания есть это. Она повернулась к Бекки, дочери Мэтью, сидевшей по другую сторону стола. У той нос походил на кнопку или на крошечную рождающуюся луну, а ногти на обеих руках оказались покрашенными черным лаком. Пицца на тарелке перед Бекки лежала абсолютно нетронутой.

— Ты не ешь? — спросила Элейн. Она хотела добавить «дорогая», но слово как-то само собой застряло в горле.

— Нет, — ответила Бекки. Ее правая рука потянулась к карману грубого жакета.

— Ты не проголодалась?

Бекки бросила на нее быстрый взгляд. У девочки были поразительные глаза — ясные и синие, как дельфиниум.

— Я на диете, — сказала она.

Карен, сестра Мэтью, старалась избегать встречаться взглядом со своим отцом. Он вел себя не респектабельно — пил слишком много, кричал фальшивые ликующие фразы через весь стол, пытаясь (почти успешно) скрыть то, что здесь следует быть матери Мэтью. Она отсутствовала — отказалась прийти на свадьбу. А вдобавок еще и устроила многочасовой грандиозный скандал, который завершился тем, что она заперлась утром в день свадьбы в своей спальне.

— Я не могу вытащить ее оттуда, — сказал отец Карен. — Даже не пытался. Эта неприязнь, идущая из-под двери, подобна черному дыму. Да там хоть топор вешай!

У Карен болела голова. Она только-только отработала восемь смен ночных дежурств по уходу за пожилыми людьми. Карен настолько устала, что, по большому счету, ей было все равно, кто на ком женится. Она вяло подумала о семнадцати годах супружеской жизни Мэтью и Надин, о том постоянном потоке оскорблений в адрес Надин, который обрушивала на невестку мать Карен. Поводами оказывались внешний вид, отсутствие навыков ведения хозяйства, неверные (в понимании свекрови) политические взгляды и неуемное студенческое рвение невестки воспринимать новые веяния, новые мысли и новые проекты. «И когда она, наконец, прекратит свои игры и, черт возьми, заработает хоть немного денег?»

Но когда Мэтью влюбился в Джози, настроение матери Карен полностью изменилось. Надин превратилась в «жену Мэтью», «мать моих внуков», «мою невестку» — словно бы у нее неожиданно появился нимб. Надин, к ее чести, не обращала большого внимания на перемену прежнего мнения о себе, но Мэтью был настроен дать отпор. Он кипел от возмущения, бушевал и устраивал ссоры с матерью, громко крича, расхаживал по дому, повторяя ей снова и снова: настоящая беда матери в том, что она ревнива — абсолютно, без сомнения, исключительно ревнива. Ведь он проявил характер, чтобы прекратить неудачный брак ради возможного счастья. А ей самой никогда не хватило бы мужества совершить что-то подобное. Вот потому, предпочитая оставить все как есть, она вымещает свою досаду на близких и мстит им.

Такова была правда.

…Карен вздохнула и подняла бокал шампанского, который она умудрилась ухватить так, что он слегка утратил праздничный вид. Конечно, все правда. Что же еще, спрашивала она себя иногда, стало причиной тому, что в свои тридцать шесть она еще ни разу не была замужем и даже не жила ни с кем больше месяца? Вот что этому поспособствовало: она видела, как ее родители явно не лучшим образом проводили вместе выходные, не говоря уже обо всей жизни!

Карен отпила глоток шампанского. Оно уже не шипело от пузырьков, было теплым и кислым на вкус. Позади нее сидел Руфус, маленький сын Джози. Он отложил нож и вилку и откинулся на спинку стула в стороне ото всех, словно чувствуя себя здесь чужим.

— С тобой все в порядке? — спросила Карен.

Этот прелестный ребенок ответил:

— Я уронил кусочек помидора на галстук.

— Не стоит беспокоиться. Посмотри на моего папу. Думаю, добрая половина блюд, не меньше — на его галстуке. Хочешь мороженого?

Руфус утвердительно кивнул. Он похож, подумала Карен, на тех котят и щенков, которых ты видишь в витринах зоомагазина, — тех, что умоляют тебя взять их к себе домой. Мальчик выглядел потерянным, что, вероятно, чувствовал и сам. Карен немало повидала в больнице детей в его ситуации. Они плелись по коридору, чтобы увидеть родителей, которые таковыми не были, да и не могли считаться. «Родители» — это всего лишь простой термин, которое общество дало этим людям ради своего удобства. Многие из таких детей выглядели столь же подавленными, как Руфус. Казалось, боль от потери прежней семьи — пусть, во многих случаях, едва приемлемой семьи — была настолько жуткой в первый миг, что дети даже не плакали. Они уходили в изумленное и неподвижное оцепенение, словно осознавая в глубине души собственное бессилие.