Татьяна Дубровина - Высший пилотаж

Место парковки «мерседеса» — возле Машиной калитки — тоже приводило его в бешенство.

Не обращаясь ни к кому конкретно, биолог произнес достаточно громко, чтобы услышали все:

— До чего же все бабы продажны!

И зашагал к себе на своих тощих ногах-ходулях, похожий на недокормленного журавля из зоопарка. По дороге он громко и скрипуче напевал песенку из старой комедии:

Машу, обычно столь чувствительную к словам, на этот раз его грязные высказывания даже ничуточки не задели. Она действительно пребывала на седьмом небе.

Скрипнула калитка. По дорожке к двоим влюбленным важно шагал пацан — вожак садовников, нанятых по контракту. Он тащил тяжелую наполненную лейку.

— Привет, — сказала Мария. — Ты на ночь глядя решил грядки полить? Вам что, за ночные работы платят вдвойне?

— Не! — разулыбался мальчишка. — Это вам. Просто так. Для ополаскивания! Хотите, тетенька, я вам полью, как из душа?

Маша, смеясь, подняла ступни на воздух, и на них выплеснулись из лейки освежающие, лечебные водяные струйки. Даже простая вода из колонки становится целебной, если приносят ее от чистого сердца.

Иоанн обернул ноги любимой мягким махровым полотенцем…

Маша не рассчитывала остаться в «Солнечном» на ночь, а потому не взяла с собой еды. Иона порывался сгонять на станцию или к себе в клуб, на «мерседесе» это не заняло бы много времени. Однако девушка не хотела расставаться с ним ни на минуту.

Ей казалось: стоит прервать это общение, и волшебство рассеется.

— Так поедем вместе! Познакомишься с живым Карлсоном!

Делить свою радость с какими-то незнакомыми людьми? Нет, нет! Во всяком случае, не сегодня.

Потом она вдруг засомневалась, не эгоистично ли это с ее стороны? Иоанн, наверное, привык к роскошным трапезам, ведь теперь совершенно ясно, что он очень богат.

— Скажи, ты совсем не признаешь простой еды?

— Я? — Он удивился. — Да я ничего, кроме самой простой, не признаю.

— Тогда пошли, покажу тебе свое подземелье.

И они спустились в погреб. Замерцали скрытые в нишах разноцветные лампочки, пробежали тени по лицам гномов, поддерживающих свод, и существа, казалось, ожили, радуясь, что их наконец навестили.

— Пещера Аладдина! — восхищенно выдохнул Иона.

— Видишь, какие мы с тобой разные! Ты любишь высоту, а я — пещеры.

— По всем законам физики, противоположности взаимно притягиваются. Они сошлись: вода и камень, стихи и проза…

— Лед и пламень, — подхватила Маша.

— Ну вот, стихи помним одни и те же. Не такие уж мы и противоположные.

— Тогда — должны взаимно отталкиваться?

— Уф… Говорил мне отец: «Безумец тот, кто спорит с женщиной». Лучше капитулировать заранее.

— Кажется, мы сюда не спорить спустились. Вот, выбирайте меню, сэр.

У стены рядками стояли закрученные баночки: кабачки кусочками, кабачковая икра, пурпурное лечо, рыжая морковка, помидоры с солеными пупырчатыми огурчиками.

Иоанн даже не сразу понял, что это съестные припасы, — принял было за декоративные элементы вроде цветных стекол веранды.

— М-да… И что, теперь мне придется от этого отказаться?

— Почему? — встревожилась Маша. — Не нравится?

— Но я только что сказал, что употребляю только простую пищу. А тут — роскошь!

— Разве это роскошь? — пожала плечиками Маша. — Так, обычные припасы. На всякий случай.

«На черный день, — про себя перефразировал он. — Она боится черного дня. Клянусь небом, такой день никогда не наступит в ее жизни! В лепешку разобьюсь, а не допущу».

— Что же ты? — Маша подтолкнула его к банкам. — Выбирай!

Потрескивали в печке поленья, уютно трещал сверчок. В большой эмалированной кружке кипела уже не первая порция травяного отвара, распространяя по горнице тревожащее благоухание. И разноцветные стекла, с любовью вставленные Николаем Константиновичем Колосовым, отбрасывали на лица сказочные блики.

— Хорошо, правда? — говорила Маша. — Тепло. Не то что там, наверху, где ты летаешь.

— Что поделать, видно, судьба у меня такая. Я ведь и родился в самолете.

— Как?!

— Обыкновенно. Мать летела из Владивостока беспосадочным рейсом. Прямо в воздухе начались схватки. Стюардесса перепугалась, объявляет: «Есть врачи среди пассажиров?» А врачей-то и нет. Тогда командир корабля передал управление второму пилоту, а сам пошел принимать роды. «Главное, — говорит, — не бояться. А летчику бояться по штату не положено». Ну и принял меня. Поднял над головой, показал всем пассажирам: смотрите, мол, этому соколу на роду написано летать! И как подбросит меня! Мать чуть с ума не сошла. Визжит: «Осторожно! Он ведь еще головку не держит!» А я — ничего. Мне, наверно, даже понравилось, потому что потом всю жизнь кверху тянуло.

— Я бы на месте твоей мамы просто умерла.

Он помолчал, будто прикидывая что-то, потом уверенно сказал, как отрубил:

— Ты в воздухе рожать не будешь.

— Откуда тебе знать? Мало ли как жизнь сложится! Занесет в какой-нибудь Владивосток! Хотя я поехала бы поездом — на всякий пожарный.

— Ты будешь рожать в самом лучшем роддоме и у самых лучших докторов, — заявил он тоном, не терпящим возражений.

Маше вдруг стало страшновато. Уж слишком интимно вспыхивают красноватые угольки в догорающей печке, и чересчур близко друг к дружке сидят они с Иоанном, и ее так и подмывает назвать его Ванечкой.

Она решила перевести разговор в шутку:

— Надеюсь, я рожу девочку, и ей не придется летать и попадать в аварии.

Но Соколов не был склонен к юмору:

— Девочку ли, мальчика, двойню, тройню — все равно: уж я позабочусь, чтобы у них было все самое лучшее! И у тебя, естественно, тоже!

«Опять вошел в роль Санта-Клауса. Раздает рождественские подарки. Только… при этом сам назначает дату Рождества. Он, видите ли, все за меня решил!»

Но разве ей не хотелось бы, чтобы нашелся человек, который принимал бы за нее решения?

Хотелось бы.

Притом хотелось бы, чтобы этим человеком стал именно Иоанн.

В этом-то как раз и опасность…

Маша резко встала и включила свет.

— Извини, — пробормотал Соколов. — Что-то я увлекся. Весенний авитаминоз, как сказала бы Вера Петровна.

— Навязчивая идея, как сказал бы твой Карлсон.

— Может, сыграем в шахматы? Я научился. Один раз мне даже компьютер проиграл, правда на самом легком уровне.

— Давай! Надо ведь обновить фигуры. И доска уже устала служить кухонным столом.

Маше выпало играть «белыми», вернее, медово-желтыми…

Шахматы — долгая игра.

Когда Гелиос уже подплывал на своей ладье к точке восхода, чтобы там пересесть в золотую колесницу с четверкой огненных коней, «белые» пошли на жертву: Иоанн пленил солнечную королеву. Он взял выигранную фигурку и спрятал ее в нагрудный карман: