Татьяна Дубровина - Высший пилотаж

Она глянула вниз. Ничего… нет больше земли… только белая клубящаяся пена, словно мыльные пузыри… Ничего больше нет — они вдвоем во всем мире… И они вольны, как птицы. Ее охватил радостный азарт. Она летит! И не боится этой головокружительной высоты! Наоборот — ей хочется взмыть еще выше, навстречу солнечным лучам. Только оно не сумеет опалить ей крылья, как Икару. У нее прочная защита: серебристый металл и отважный летчик.

— Еще… — попросила она. — Еще…

— Не боишься?

— Нет!

— Тебе нравится?

— Спасибо! Это чудесно…

Иона довольно ухмыльнулся:

— Бери все, сколько сможешь… Мне не жалко… Хочешь еще вон то облако?

— Да!

— А это?

— Я не слишком жадничаю?

— Нет!

— Хочу!

Сколько они кружили в этом небе? В ее небе! Маша совершенно потеряла счет времени. Здесь, где царила бескрайняя бесконечность, время исчислялось не часами, а вечностью. Земное притяжение, всю жизнь имевшее над ней непреодолимую власть, вдруг утратило свою силу. Она преодолела его, оторвалась наконец от земной тверди, обрела свободу и незнакомую доселе власть — парить по собственной воле в воздушной стихии, покорять ее… И все это дал ей Иона.

Все новобрачные стремятся отправиться в свадебное путешествие, побыть наедине в новом незнакомом месте, оторваться от привычного уклада жизни и окунуться в рукотворную сказку. Но никому из них еще не пришло в голову совершить это путешествие в небо. Оставить внизу земную суету и затеряться среди облаков. Все влюбленные мечтают, чтобы их души соединились в вечном полете во вселенной, а они на самом деле — летят!

Длинные столы, покрытые льняными скатертями, были расставлены прямо в саду. Наливная антоновка и краснобокий ранет свешивались с тяжелых ветвей прямо над головами собравшихся на свадебный пир. При желании можно было протянуть руку и сорвать спелое яблочко с дерева.

Но не до простого яблочка, когда ломятся столы от невиданных яств. Пышный свадебный каравай изукрашен вылепленными из теста розами и магнолиями. Они, словно живые, сплетаются светлым венком на его темно-золотистой медовой поверхности. Разве это хлеб? Разве можно отважиться разрезать такую красоту и отправить в рот? Его целую ночь выпекали приглашенные мастерицы, тихо напевая обрядовую песнь:

А традиционный курник — давно позабытый современниками король пирогов? В его многослойной начинке и куриное мясо, и петушиные гребешки, и грибки белые, и каша гречневая, и яйца рубленые. Аппетитная золотистая корочка так и просится на язычок, а духовитый парок, поднимаясь над царь-пирогом, щекочет ноздри, дразнит, раззадоривает…

А перед женихом с невестою на почетном месте — крендель свадебный. По краям — кружева резные, поверху — фигурки лепные. Плывут два лебедя, два голубка воркуют, два бутона вместе сплетаются… В одной печи тесто пеклось, а все оттенки разные: и белые, как лен, и желтые, как янтарь, и коричневатые, как яшма самородная…

А там и гусь с антоновкой в белом вине запеченный, и поросята фаршированные, и кулебяки с рыбою, с грибочками, и расстегаи самые разные — чего душа пожелает. Осетры заливные огромные, краснорыбица со «слезкой», икра черная да красная в больших чашах серебряных, пампушки, ватрушки, пирожки… А уж солений да маринадов! И огурчики хрустящие, и грузди черные да белые, и капустка белоснежная… Слюнки текут, да глаза разбегаются. Исстари у нас гулять широко умели да покушать всласть любили. Особенно под водочку — чистую слезу, под питье медовое, забористое. Ну, а для тех, кто от благ цивилизации оторваться не в силах, — виски, коньяки, джины и шампанское.

Маша сидела во главе стола рядом с Ионой и пыталась осмыслить только что сказанные им слова. Оказывается, он хозяин всего этого великолепия. И огромный особняк, скрытый в Подмосковье от чужих глаз высоким забором, и аэроклуб со всеми этими самолетами, вертолетами — все это его… Маше такое богатство казалось просто невозможным. Так короли жили или принцы… Выходит, теперь и она принцесса? Иона сказал, что она тоже полноправная хозяйка…

В голове не укладывается… И почему он молчал до сих пор? Боялся, что Маша не человека выберет, а жизнь безбедную? Неужели он так плохо о ней думал? Хотя, наверное, встречались ему такие женщины, вот и опасался Иона неискренности, не хотел афишировать прежде времени свое истинное положение. Вон и у мамы вид слегка ошалелый. Она им квартиру свою предлагала, на дачу перебраться собиралась… а тут дом как замок. Наверное, стыдится теперь своего жалкого приданого… Но Иона принял его по обряду, словно безмерно щедрый дар… для бедной мамочки и вправду дорогой и щедрый… Она так гордилась этими тюками и коробками, вся сияла от счастья, передавая их будущей свекрови…

А свекровь через стол перегнулась, шепнула удивленно:

— А ты, Машенька, разве не знала раньше?

И подозрительный взгляд ее потеплел и смягчился. Сашенька с Ларисой и Вера Петровна совсем потерялись среди этого великолепия. Наверное, ругают Машу, что она скрывала. Они ехали в деревню на свадьбу, ожидали простого и привычного… А им официанты в расписных кафтанах прислуживают… Лариса прижимает к груди букет, который Маша бросила ей, выйдя из церкви. Теперь ее очередь свадьбу играть — примета такая. Хоть бы и Лариске наконец повезло! Маша и Сашеньке тоже желает счастья, но букет ведь один, на всех не поделишь. Пожалуй, уверенно себя чувствуют только мастерицы деревенские и друзья Ионы. На их конце стола настоящее веселье идет. А Костя, кажется, на Лариску поглядывает…

Пьют, едят гости, тосты говорят, счастья желают. Только молодым не положено. Они любовью своей сыты должны быть да теми поцелуями долгими, которых приятели и родственники требуют.

— Что-то вино горчит… — морщится то одна, то другая бабка.

— Горько! — тут же подхватывают все.

И Иона поднимает Машу и целует прилюдно, жарко, горячо… Кровь зажигается, голова кружится, ноги подкашиваются… И стыдно ей, и радостно. Она закрывает лицо фатой, прячет блестящие глаза, низко голову наклоняет, чтобы не видели, как щеки пылают, как дрожат губы, не насытившиеся заказным поцелуем. Музыка звучит, громкая, веселая. Ноги сами в пляс просятся. Костя Ларису пригласил, Серега Сашеньку. Повеселели девчонки. Сашка уже глазки Сереге строит, а Лариса зарделась, на плече у Кости лицо спрятала.

Деревенские гости такого гопака-трепака откалывают, что земля дрожит. И откуда прыти столько? Ведь божьи одуванчики, дунь — рассыпятся, а молодых за пояс заткнут.