Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго

— И она? Что она сказала?

— Ничего. Абсолютно ничего, это было так, словно неожиданно она и мой отец обменялись письмами. С тех пор мы с ней никогда не говорили ни о чем жизненно важном. Вот этого я не ожидал, клянусь тебе, потому что я всегда был уверен, что она приняла эту новость лучше, чем он, что ему было больнее. Потом я понял, что моя мать не простила этого ни отцу, ни мне.

— Потому что она была святая.

— Да, думаю, да, именно поэтому. Я помню еще, и думаю, что она никогда не забыла этого мне, я помню ее победный взгляд, который она бросила на меня. Еще я помню, как больно было мне выдержать этот взгляд, а потом выдержать другой удар, направленный против него: «Твоя дочь вышла замуж беременной».

— Это про моего отца.

— Да. Если хочешь, он самая большая неудача моей жизни, — Томас раскатисто рассмеялся, но это выглядело так ненатурально, что я поняла, что он сам себе не верил. — Я думал, что он оступился, что он случайно забылся. Так я думал тогда, теперь же я не так уверен. Твой отец никогда не забывался, никогда, не делай такое лицо, я говорю серьезно. Для меня, как ты понимаешь, нет ничего оскорбительного и осуждаемого, мне в принципе было все равно, меня укололо только, что твой отец не сказал мне ничего, ни что хотел, ни что позволил себе хотеть, хотя в итоге он всегда находил выход из трудных ситуаций, он хотел выскользнуть из моих рук, он меня использовал, использовал бесстыдно, чтобы пробраться в мой дом и чтобы соблазнить твою мать…

— Магда сказала мне, что все было наоборот, что это мама его соблазнила.

— Вот как? — удивился Томас. — А мне так не казалось, если хочешь, чтобы я тебе сказал правду, но, возможно, она права. Не знаю, как было в действительности, теперь мне уже все равно. Дело в том, что твой отец играл со мной, и потом я всегда мог обращаться к нему, он всегда был на моей стороне. Он меня вытаскивал из более худших мест, чем тот балканский праздник, на котором ты была тогда, не думай…

— Так ты об этом знаешь? — спросила я, а он, улыбаясь, кивнул. — Черт! Как быстро разносятся сплетни!

— Этот тип сплетен разносится особенно быстро, — рассмеялся Томас. — Но на все можно посмотреть с другой стороны… В конце концов для известных кругов этот эпизод только бы способствовал росту твоего престижа, потому что тогда ты произвела фурор.

— Чего? — спросила у него я, улыбаясь.

— Фурор среди болгарских «женихов», — уточнил Томас, и мы расхохотались.

— Болгары, нет, брррр… — сказал мне Христо, делая презрительный жест, — для работы лучше поляки. Женатые католики… Им нравится работать. Лучше всех поляки, я уверен.

— Очень хорошо, как хочешь.

Вначале я думала создать языковую школу, но Порфирио спросил меня, по силам ли мне такое предприятие, и предложил дело получше.

— Транспортное предприятие, — сказал он мне на ухо между двумя разворотами своего самолета под куполом африканского неба, пролетая над террасой его квартиры, надстройки одного из зданий блестящего комплекса отелей Туниса. — Вот, что тебе следует создать. Мигель и я оплачиваем транспортный парк все эти месяцы, и я уверен, что твой отец тоже войдет в долю. Судя по тому, что сегодня ты на коне, у тебя получится.

Он не спросил, откуда у меня взялись деньги. Он не спросил об этом даже тогда, когда я позвонила ему, чтобы попросить продать мне его квартиру. Сама я не стала ему ни о чем рассказывать, даже когда оплачивала счет, может быть, потому, что до сих пор мы никогда не обсуждали между собой финансовые дела. Вернувшись из Лондона, я пересмотрела принятые нормы поведения в моей семье, особенно после того как несколько дней практически прожила в кабинете нотариуса, точно следуя советам Томаса. Последний, казалось, был очень рад навалившейся куче неотложных дел: он постоянно с кем-то встречался, делал подарки, вызывал неких подставных лиц, чтобы приобрести недвижимое имущество под всякого рода псевдонимами…

Моя судьба, казалось, полностью отвернувшаяся от меня прежде, теперь иначе проявляла себя, чем до поездки в Лондон. Я почувствовала себя настоящей Фернандес де Алькантара, и тогда решила, что Христо будет работать на меня, самой мне работать расхотелось.

Потом я купила такие большие качели, которые только смогла найти, и решила поставить их на газоне перед террасой своего дома. Я сказала себе, что наступил момент возвратить себе сына, теперь у меня было достаточно сил на это.

Была половина десятого вечера страшной мартовской пятницы, холодной и темной, потому что весна никак не могла прийти в город, когда в моем доме без предупреждения нарисовался Сантьяго. Вначале я подумала, что он пришел один, но тут из-за его спины появился Хайме и тихо перешагнул через порог дома. Потом он подбежал ко мне и крепко прижался.

— Кажется, ты лучше понимаешь этого ребенка! — процедил мой бывший муж. — Я сыт им по горло, это невыносимо, я не могу понять, какого черта он так себя ведет… Весь вечер он бился в истерике, говоря, что должен пойти сюда, что должен тебя увидеть, а когда я сказал, что на этих выходных он никуда не пойдет, он ответил, что если я его не отведу, он убежит из дома…

— Все в порядке, Сантьяго. Ему семь лет, — ответила я. Хайме плакал, прижавшись ко мне, он выглядел очень испуганным. — Очень хорошо, он останется у меня, договорились.

Сантьяго сделал пару знакомых мне жестов, выражая негодование, и повернулся на каблуках, не сказав ни слова. Пока он удалялся, я спрашивала себя, откуда у него такой характер, потом закрыла дверь и отвела Хайме в гостиную, усадила его на софу, сама села рядом и позволила ему выплакаться вволю.

— Ты хочешь есть? — спросила я Хайме.

Сын отрицательно покачал головой, но я настаивала, мне показалось, он сильно похудел.

— Хочешь спать? Могу налить тебе молока, и мы поговорим.

— Мама, скажи мне, кто такой Иньиго Монтойя? — спросил наконец Хайме.

— Иньиго Монтойя… — переспросила я, сбитая с толку.

Сын понял мое невежество, бессильно вздохнул, поднялся на ноги, дошел до другой стены гостиной, развернулся и, вытянув вперед сжатую в кулак правую руку, пошел ко мне, повторяя какое-то странное, словно колдовское, заклинание самым громким голосом, который могла издать его глотка.

— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.

Потом Хайме сделал шаг вперед и стал проговаривать слова еще громче, а двигаться драматичнее. Если бы я не видела слезы в его глазах, я бы весело рассмеялась.

— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.

Хайме подошел ближе, своими криками продолжая сотрясать воздух.

— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.