Елена Ярилина - Любви хрустальный колокольчик

Вечером осмотрела себя в зеркале. Что-то похожее я носила лет двадцать пять назад, названия стрижки не помню, но она точно стоила раз в сто дешевле! Теперь уж ладно, выгляжу вполне. Ну и что дальше? Купить что-нибудь из тряпок? Не хочется. Поменять мебель? Денег хватит на два с половиной стула. Обои? А что, куплю обои, что-нибудь экзотическое. Пока буду сдирать старые, клеить новые плюс еще уборка после такого стихийного бедствия — устану так, что и думать ни о чем не захочется. Так и не хочется: ни думать, ни клеить. Значит, обои отменяются. Уехать куда-нибудь на неделю-другую? Тоже не хочется. Значит, буду жить так, как получается, пусть даже эта жизнь сейчас не имеет для меня ни цвета, ни запаха, ни вкуса, ни желания, ни эмоций. Будем считать, что они просто взяли отпуск — погуляют и вернутся.

Телефон? Может быть, с помощью этого телефонного звонка жизнь уже что-то и расставляет? Звонила двоюродная сестра Любаша, мы с ней давно дружим, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Впрочем, Лилька тоже моложе меня на шесть лет, и с ней мы дружили — а вот до чего додружились. Нет, о Лильке не буду сейчас думать. Любаша позвала в театр. Я согласилась. В моем состоянии совершенно безразлично, что делать и куда идти. Договорились с Любашей встретиться в метро, я опоздала почти на десять минут, против обыкновения сестра не сделала мне замечания. Я не сразу заметила, что Люба непривычно тиха. Что-то приуныла сестренка, но расспрашивать не хотелось, не было душевных сил. Только на полпути я сообразила, что мы идем в Театр оперетты, и вяло удивилась. Это что, Любаша таким образом хочет поднять себе настроение?

Бессмертная Сильва пела, страдала и металась по сцене, я думала о всяких пустяках. Мне вспомнилось, как в одно из первых наших свиданий Павел повел меня в театр Станиславского на «Лебединое озеро». В антракте рассказывал мне, почему в этом театре «Лебединое озеро» поставлено лучше, чем в Большом. Какое впечатление он на меня произвел тогда: красивый, непонятный, утонченный! Сейчас на сцене плясали канкан, я смотрела, как дружно вздымаются ноги танцовщиц, но другая музыка звучала во мне, не Кальман, а Чайковский. Не веселье, а борение страстей, вот только финал, светлый финал, я не смогла вспомнить. Люба отвлекла меня от воспоминаний, тронув за руку — пойдем. Я решила, что она хочет в буфет, и, вздохнув, поплелась за ней, но она направилась в гардероб. Мы молча вышли на улицу. Я собралась к метро, но Люба вдруг предложила:

— Зайдем куда-нибудь? — Увидев, что я колеблюсь, добавила: — Еще не поздно, выпьем по чашечке кофе.

Было понятно, что Любе сейчас не хочется оставаться наедине со своими мыслями, и я пошла за ней. В кафе народу было немного, но публика производила странное впечатление. Но Любаша ни на что не обращала внимания. Поскольку совсем свободных столиков не было, она села за ближайший. Два оживленно жестикулирующих молодых человека удивленно уставилась на нас. Оба были тщательно и модно одеты. У одного блестели на запястье золотые женские часики, у другого болтался на шее шифоновый шарфик. Совсем молодые, почти мальчики… Наше вторжение их явно раздосадовало, они молча допили то, что у них было, и ушли. Любаша принесла по чашке черного кофе с лимоном и с коньяком. Отпив пару глотков, потянулась к своей сумочке, вытащила распечатанную пачку «Честерфилда» и позолоченную зажигалку. Я застыла с открытым ртом. Никогда не видела, чтобы Любаша курила: всегда ругала меня, застав с сигаретой. Видно, уж очень сильно ее что-то допекло. Заговорила сестра не раньше, чем выкурила сигарету и допила кофе, все это с угрюмым и отрешенным лицом. Встала, принесла себе вторую чашку кофе, а мне апельсиновый сок, которому я по-детски обрадовалась, и наконец-то пробормотала, глядя куда-то мимо меня:

— Жень, как ты думаешь, я круглая дура или же мне просто не везет?

Вопрос был чисто риторический, поэтому я молча глядела на собеседницу.

— Понимаешь, чутье меня подвело. Уж больно он хорошенький, ну чистый херувим, вот я голову и потеряла.

Любаша сделала паузу, а я осторожно огляделась по сторонам, догадавшись, почему она меня привела именно сюда, — чтобы наглядно продемонстрировать, в какую глупую историю она влипла. Сестра продолжала молчать, а мне не терпелось проверить догадку.

— Ты хочешь, чтобы я воочию убедилась, каково тебе пришлось?

Любаша вздернула брови, вытаращила на меня глаза, потом слабо махнула в мою сторону рукой с зажатой между пальцами сигаретой, отчего пепел упал в ее чашку с недопитым кофе. Еще сильнее нахмурившись, продолжила:

— При чем здесь это? И вообще, что ты меня все время перебиваешь?!

Можно подумать, я и вправду перебила ее.

— Ну вот, сбила с мысли! Мне и так нелегко, до сих пор не могу прийти в себя. Знаешь, как мне этих денег жалко! Я ведь чуть ли не целый год их собирала, думала, машину куплю, не новую, конечно, но все же. Сейчас все бабы за рулем, а я что, хуже? Представляешь, как классно я бы за рулем смотрелась? Эхма! Да и не только денег до смерти жалко, но и цепочку золотую, и зачем я ее только с себя сняла? И колечко тоже, оно, правда, не нравилось мне, но все равно жалко, Славкин подарок. Ты что молчишь-то, Жень? Чего ты так смотришь? Небось опять в облаках витала. Я тут сижу, распинаюсь как последняя идиотка, а ты не слушаешь!

Любаша всерьез начала злиться. Но тут меня разобрал такой смех, что, сколько я ни крепилась, удержаться не смогла.

Любаша что-то шипела от злости, а я продолжала хохотать, — на нас стали обращать внимание, тем более что мы и так здесь были белыми воронами. Насилу отсмеявшись и вытерев слезы, выступившие от смеха, я поспешила успокоить сестру:

— Твой херувим оказался банальным вором? А я-то решила, что он голубой и поэтому ты меня сюда затащила, для наглядности.

Любаша с недоумением уставилась на меня, потом стала оглядываться по сторонам, и лицо ее мало-помалу прояснилось. В пылу своей трагедии она даже не заметила, куда мы попали и кто нас окружает. Наконец идиотизм ситуации дошел и до нее, и она тоже засмеялась, да так громко, что я поспешила увести ее из кафе, пока нас не изгнали с позором. Идя до метро, Люба посмеивалась, видно, пришла в свое неизменно хорошее настроение. Я же опять впала в ставшее привычным безразличие. Делиться с сестрой своими бедами совсем не хотелось: мне ничем бы это не помогло, тем более что Люба всегда недолюбливала Павла. Я заранее могла представить себе все те злорадные эпитеты в адрес Павла, которые полились бы из нее рекой, и это отбивало охоту к откровениям. Тут снова мелькнуло одно соображение.

— Любаша, так что же, ты так и не пыталась вернуть ценности? Что-то не узнаю тебя. Ты знаешь, где он живет, херувим-то твой? Сходи к нему, да лучше с милицией.