Луиза Винер - Большой обман

— Это неправда. — Внезапно я все понимаю. — Она хотела его видеть. Я точно знаю.

Фрэнк прижимает к губам носовой платок и принимается отковыривать от стола прочно въевшийся клок мха. Наконец мох отодран.

— Да, — говорит Фрэнк, — все это время я часто думал об этом. Иногда мне казалось, что мы поступили неправильно.

Моя сигарета догорела почти до конца, от нее остался крохотный пылающий окурок, и я не понимаю, почему он не жжет мне пальцы.

— Почему ты только сейчас говоришь мне об этом? — Я отчаянно пытаюсь прочесть ответ у него на лице.

— Я ждал, пока у тебя в жизни все уложится, — быстро отвечает он. — Марджи и я считали, что лучше обождать.

Вот так: вся моя жизнь летит кувырком и все возвращается к истокам.

Мы оба стараемся собраться с мыслями. Избегая смотреть друг другу в глаза, мы концентрируемся на наших стаканах. Фрэнк поправляет стрелку на брюках и встает. Ему кажется, что я собираюсь сказать еще что-то, и он медлит. Но я молчу, и Фрэнк слегка похлопывает меня по плечу и удаляется. Я слышу, как хрустит гравий под его ногами; стараясь успокоиться, он делает большие, размеренные шаги и, перед тем как войти в дом, останавливается. Я чувствую взгляд Фрэнка, но не реагирую. Я жду, пока он скроется в доме, и лишь тогда, затаив дыхание, вскрываю грязный конверт.

В конверт не вложено ни письма, ни даже открытки, только маленькая блестящая книжечка со спичками — новенькая и красивая. Под крышкой синими чернилами аккуратно написано:

Не унывай, мой маленький гений!

Однажды ты поймешь, что все это было к лучшему.

Вечно любящий тебя папа.

Уже два часа ночи, но, несмотря на полторы бутылки вина, выпитые по возвращении домой, я никак не могу заснуть. Джо лежит рядом со мной — и вздрагивает, и улыбается во сне, — а я разглядываю трещины на потолке и вслушиваюсь в тиканье будильника. Время от времени Джо переворачивается с боку на бок. Глаза у него при этом открываются.

— Тебе не спится?

— Нет. Спи сам.

— Ты все думаешь про отца?

— Да, — говорю я. — Про нашу последнюю встречу.

На зубах у меня тогда были металлические скобы для исправления прикуса. Есть хрустящий картофель мне было нельзя, а он, разумеется, принадлежал к числу моих любимых блюд. Было второе апреля — мой день рождения, мне исполнилось десять, — и начался этот день отвратительно. Фрэнк подарил мне набор для шитья вместо «Путеводителя по удивительным фактам в области астрономии», который я его просила купить, а близнецы потихоньку слопали весь крем с моего праздничного торта «Космический челнок». Ко всему прочему Фрэнк выпендрился и купил на всех нас (пять человек) билеты на представление иллюзионистов. Мои гадкие сводные братья все утро старались улучить момент и уколоть меня «волшебной палочкой». Я отбивалась.

Мы уже были в дверях, когда в холле зазвонил телефон. Прежде чем подойти к аппарату, мама тщательно застегнула все пуговицы на пальто — наверное, в глубине души надеялась, что телефон перестанет звонить, — и я уже знала: это папа. Это было ясно хотя бы по тому, как мама поправляла прическу и проверяла, ровная ли у нее челка. К тому же она тайком глянула в зеркало — не размазалась ли темно-фиолетовая помада?

Наверняка папа спросил, как можно повидаться со мной, ведь мама недовольно сказала, что наш день уже распланирован, и добавила, что это на него похоже: откладывать все на последнюю минуту, когда уже ничего нельзя переиграть. Тут ее голос смягчился, она запнулась, и внезапно вся кровь отлила у нее от лица. И мама передумала. Она отпустит меня повидаться с отцом.

Мама и Фрэнк обменялись репликами, и мы пятеро загрузились в машину и поехали к морю. Папу я заметила за сотню ярдов. Шести футов ростом, с угольно-черными волосами, в тоненькой кожаной куртке, в зубах самокрутка. Эту куртку он носил каждый день, даже зимой. Это чтобы походить на кинозвезду, думала я когда-то. Только теперь я понимаю, что ему просто нечего больше было надеть.

Фрэнк не стал глушить мотор. Я выкарабкиваюсь из машины и со всех ног мчусь к папе.

— Привет, Рыжик, — папа гладит меня по голове, — как зубки?

— Уже немного осталось, — усмехаюсь я, обнажая свои железки.

— А как чемпионат по шарикам? — Так себе… это долгая история.

— Ну ладно, — подмигивает мне папа. — После расскажешь.

И папа смотрит на маму. Она до конца опустила в машине стекло со своей стороны и глядит на папу так грустно, будто он любимая туфля, которая порвалась.

— Мы заберем ее в четыре часа, — произносит мама бесстрастно. — Не опаздывайте.

На какую-то секунду их взгляды встречаются, и, наверное, мама успела бы сказать еще что-нибудь, если бы Фрэнк не наклонился к ней и не поднял стекло. Машина срывается с места. Мы смотрим ей вслед, пока она не сворачивает за угол и ничего поделать уже нельзя.

— Ну что, Рыжик, — папа наклоняется и легонько пихает меня в подбородок, — чем для начала займемся?

— А какой у меня выбор? — спрашиваю я, наперед зная, что он скажет.

— Значит, так, — принимается загибать пальцы папа, — автодром, аквариум, мороженое, морепродукты или гигантское блюдо особых именинных устриц?

Я старательно изображаю, будто ничего из предложенного не представляет для меня особого интереса. Я знаю: у него нет денег на морепродукты или именинные устрицы, и, судя по тому, что сказал Фрэнк по пути сюда, вряд ли папа в состоянии оплатить даже автодром.

— Понимаешь, — я провожу языком по зубам, будто в моих скобах застряли крошки, — я уже до отвала наелась именинного торта и хрустящей картошки, а для мороженого сегодня как-то холодновато.

— Ладно. — Папа делает вид, будто в голову ему пришла замечательная мысль. — Давай тогда просто прошвырнемся по берегу моря и проветримся. Что скажешь?

И мы трогаемся в путь.

Весь следующий час мы шатаемся туда-сюда по берегу, голодные зеленые волны жадно глотают брошенные нами камешки, а мы сами жадно глотаем горячий чай в забегаловках, когда становится совсем уж холодно. Обычно на прогулках папа рассказывает мне про Луну и приливы или про интересные свойства элементарных частиц и физические величины, но в этот раз он на удивление молчалив и задумчив. В глубине души я надеюсь, что он расскажет мою любимую историю про арктическую крачку — как она каждый год пролетает по двадцать тысяч миль с полюса на полюс, но как я ни стараюсь подвигнуть папу на это — притом несколько раз, — он не очень-то реагирует. Мысли его явно заняты чем-то куда более важным.

— Ну и как тебе живется в доме у Фрэнка? — спрашивает он, когда мы пьем чай по второму разу.

— Замечательно, — отвечаю я, не желая, чтобы он знал, насколько ужасна жизнь у Фрэнка. — Такое впечатление, что я француженка.