Одри Дивон - Рецепт вранья

Первые симптомы проявились рано. Красные ногти — покрытые лаком ярко-алого оттенка из тех, что продается в супермаркетах, — слегка облупившиеся на концах, как у шлюх или домохозяек. Как, главным образом, у нее. Для нее подобная небрежность была вызовом. Она считала себя вправе с презрением относиться к малозначительным деталям. И на завистников, и на ненавистников она плевала с высокой колокольни. Потому что держала мир в своих цепких руках. Зажав его в ладони, как стеклянный шарик. Захочет — поиграет, не захочет — оставит болтаться на дне кармана. И кто посмел бы ее упрекнуть? Что до меня, то я и охнуть не успела, как меня уже увлек вихрь катастроф, которые она с маниакальным упорством устраивала что ни день. И я радостно бросилась прямо в ее когтистые лапы.

Будь у меня хоть чуточку развита интуиция, я ни за что на свете не вошла бы в этот бутик под горделиво мигающей неоновой вывеской «Свадьба-2000». Я наткнулась на него случайно, шагая вечером по бульвару Мажента. Розовые буквы я заметила издалека, как и заманчивое объявление в витрине: «Скидка 20 % на все модели фаты из муслина».

Приближалось лето, и родители все уши мне прожужжали насчет работы в каникулы: «Вот что я тебе предлагаю: вместо того чтобы медитировать на террасе кафе и мечтать о будущем, найди подработку. Заодно и опыта наберешься». Именно так выразилась моя мать, раздраженно выговаривая каждый слог и вкладывая в свое «предлагаю» подтекст, близкий к террористической угрозе.

Из своих двадцати пяти лет почти семь я отдала учебе в университете. Философия, этнология, искусствоведение — я коллекционировала специальности, не имеющие ни малейшего отношения к реальной жизни. Моей последней попыткой стала теология — хотя молилась я в основном о том, что, может, хоть на этот раз угадаю и попаду в точку со своим призванием. Родители полагали, что моя неосознанная стратегия — как можно дольше сидеть у них на шее. На самом деле моя стратегия, вполне осознанная, сводилась к тому, чтобы как можно дольше ничего не делать, что меня вполне устраивало. Впрочем, я понимала, что лафа не будет длиться вечно. И, чтобы не выглядеть в их глазах строптивой девочкой-подростком, задержавшейся в развитии и воспринимающей в штыки все, что исходит от отца с матерью, раз в год я послушно подыскивала себе эту пресловутую летнюю подработку. Обнаружив в витрине «Свадьбы-2000» листок с объявлением «Срочно требуется продавец», я не устояла.

Откуда мне было знать, что своим миганием неон, подобно огням маяка, подавал мне предупредительный сигнал: «Замедлите шаг или ступайте своей дорогой»? Нет, я ничего не поняла. На асфальт бульвара Мажента спускались сумерки. И я с легким сердцем устремилась в бутик, встретивший меня дружелюбным треньканьем колокольчика над головой. Обитый кремовым бархатом зал напоминал старый симпатичный бордель. Впечатление усиливал царивший здесь запах, состоявший из смеси пачулей и противотабачного аэрозоля. По всему помещению стояли пластмассовые манекены в пыльных париках и с навечно приклеенной улыбкой, застывшие в позах, безмолвно убеждавших посетителей в том, что жизнь прекрасна. Один из них, ей-богу, косился на меня с иронией. Я прошлась между сатиновых платьев, зачарованная густой блевотиной белых кружев made in China и мечтами, которые они пробуждают. Невидимый динамик плевался медленным фокстротом в стиле восьмидесятых, но кроме этого не раздавалось ни звука.

— Есть тут кто-нибудь?

Мой призыв утонул в шелках.

Я не видела, как она выскочила из подсобки — леопардовая мини-юбка, высокие каблуки, цокавшие даже по напольному покрытию.

— Нет, мадам Ремилье, я же вам уже говорила: эта модель сорок шестого размера [2] Французский 46-й размер одежды примерно соответствует российскому 52-му. не выпускается. И нечего на меня орать, не я в этом виновата. А если и правда хотите сделать что-нибудь полезное, то позвоните производителю и скажите, что отказ шить платья больших размеров означает дискриминацию полных женщин. Потому что даже толстухи имеют право выходить замуж — если, конечно, им кто-нибудь предложит.

Она швырнула трубку на аппарат, довольно громко пробормотав при этом:

— Вот дура. — И тут заметила меня, затаившуюся в уголке. Натянув на лицо улыбку, она бросилась ко мне с грацией скоростного экспресса.

Затормозила в пятнадцати сантиметрах от моего лица — высокомерная ухмылка, руки сложены на груди — и спросила, какого типа торжество я планирую организовать.

— У нас имеется четыре вида букетов для мадам, огромный выбор смокингов, кроме того, мы можем предоставить пластиковые столы, стулья и скамьи. Правда, обручальных колец нет, это вам придется поискать где-нибудь еще, мы ими не торгуем.

У нее был богатый модуляциями голос, в котором явственно прорывались ноты раздражительности, смягчаемые налетом иронии. Точный возраст под толстым слоем косметики с трудом поддавался определению — я решила, что ей лет тридцать. Сам факт ее присутствия в подобном месте свидетельствовал о грубой ошибке в подборе персонала.

— Я не затем пришла, — сказала я, указывая пальцем на витрину. — Я по объявлению.

— Да? — недоверчиво переспросила она. — Ну ладно, пошли в кабинет.

Я последовала за ней в закуток в глубине магазина. В ее походке сочетались грация, заставлявшая тело слегка покачиваться, и сила, сообщавшая каждому движению точность часового механизма. Задница подпрыгивала на ходу влево-вправо в ритме метронома. Если бы меня попросили дать ее походке звуковую характеристику, я сказала бы: «Тик-так».

В так называемом кабинете из всей мебели имелось: шаткий пластиковый стол, пара садовых стульев да знававший лучшие времена торшер. Единственным элементом декора служил засунутый в темный угол телефон, не иначе участник войны — такая штуковина, в которой для набора номера надо крутить пальцами диск. Я вручила ей листок с моим резюме. Она взяла его, скомкала не читая и запустила в сторону телефона — очевидно, чтобы скрасить тому одиночество, — после чего уселась напротив меня. Вынула из ящика стола бланк анкеты и ручку.

— Имя, возраст, профессия родителей?

— Рафаэла Канагэн, двадцать пять лет. Отец — инженер, мать — домохозяйка.

— Хорошо.