Женевьева Дорманн - Бал Додо

Нет, не покойной, которую упомянули секунду назад. Стройной высокой дамы под варангом большого дома на Ривьер-Нуар в мягкой жаре декабрьского утра. Кресло-качалка, с которого она только что поднялась, продолжало свое движение позади нее. Стриженные под каре седые волосы, ожерелья на шее, бледные веки и выцветшие глаза, подведенные темным контуром, — лицо как на портретах Ван Донгена, их привозили на корабле из далекой Франции, и они были образцами элегантности и красоты во времена ее молодости. Угол террасы, где она стояла, напоминал нос корабля, а она — ростральную фигуру, и легкий морской бриз развевал шелковое платье, обрисовывая стройный силуэт, который не отяжелили ни шестеро детей, ни долгие прожитые годы.

Так Бени явилась Франсуаза де Карноэ, урожденная Отрив. Бабушка. Она запрещала называть себя «Грэнни», потому что, как говаривала она, вздергивая подбородок: «Слава Богу, мы всегда были настоящими французами», — камешек в огород ее невестки-англичанки.

И Бени снова видела свою бабушку, очаровательную и властолюбивую, высокомерную и бесцеремонную и все же такую уязвимую, несмотря на все расставания в ее жизни, когда, едва сдерживая слезы, она поднимала в знак прощания длинную тонкую руку со сверкающим бриллиантом на обручальном кольце, и рука эта долго оставалась поднятой — пока машина, увозившая Бени, не исчезала из виду. Пока не уляжется дорожная пыль.

Однако на этот раз рука лежала на перилах террасы. Никакой печали на старческом лице, только спокойствие и полуулыбка: на этот раз Франсуаза де Карноэ не прощалась, а приветствовала ее, возникнув из бездны, чтобы никогда больше не расставаться. И снова наваждение. Увядшее лицо вдруг начало разглаживаться, пока не стало свежим и помолодевшим. Платье, прижатое бризом к телу, обрисовывало высокую тугую грудь, а седые волосы превратились в темно-русые. Это была она и в то же время не она. Такой Бени никогда ее не видела — тридцатилетней, с живой хитроватой улыбкой. Губы удивительной бабушки зашевелились, она заговорила. Потрясенная Бени отчетливо слышала каждое слово. Ее манера изъясняться была необычна.

«Бени, детка моя родная, эта брюзга хочет тебе настроение испортить, ты не обращай на нее внимания. Посмотри сюда… ее душа и тело, как подгнившее манго, забытое на дне корзинки, такого же цвета. Я ее давно знаю, глупости в ней больше, чем злобы. Она несчастна. Когда-нибудь я расскажу тебе, как изощренно над ней издевается ее муж, ты только взгляни на него, такой приличный с виду… Не переживай, дитя мое, ты самая любимая из всех дочерей. Сегодня я говорю тебе: не переживай. Как только ты позовешь меня, я буду рядом. И поверь, оттуда, где я сейчас нахожусь, мы всюду дотянемся…»

Потом она исчезла.

Это видение — а это и правда было видение — спасло Бени от печальной участи: осознав вдруг свое горе, она едва не рухнула, рыдая, среди своих чемоданов.

Однако мамаша Люнерец, раздосадованная отсутствующим видом девушки, не отступала:

— А твоего отца-то, по крайней мере, известили?

На что Бени сухо отчеканила:

— Моей бабушке было 88 лет. Мой отец вполне счастлив со своей любовницей на Таити и вряд ли помнит о нас. Вам это хорошо известно. Незачем его беспокоить. Его мать от этого не воскреснет.

Перелет и впрямь не сулил ничего хорошего. В аэропорту Орли контролерша ошиблась и проставила ей не то место. Она хотела сидеть в первом ряду возле двери — там удобнее, можно вытянуть ноги, есть куда склонить голову и поспать, а вместо этого Бени оказалась зажатой между рядами возле прохода на кресле, сломанная спинка которого не откидывается. Мало того, в салон ввалилась веселая и буйная футбольная команда, отправляющаяся на игры на Реюньон. Большинству из них впервые предстояло столь далекое путешествие, и они были взбудоражены. Похоже, они даже обмыли это в баре аэропорта. Шум, толкотня и хохот, они слоняются по проходу, где с краю сидит Бени, и без конца задевают ее плечо, перекрикиваются через весь салон и дурными голосами затягивают традиционный гимн «Большой член Дюдюля». От них несет дешевым вином и несвежими носками.

Доведенная до бешенства, Бени пристегивает ремень, закрывает глаза и затыкает уши, как будто прячется в раковину, как улитка, а самолет тем временем взлетает. Она возвращается на остров своего детства, и ей не впервой испытывать дискомфорт долгого путешествия. С пятнадцати лет она летает из Европы до Индийского океана этим не пригодным для перевозки людей самолетом. Но никогда еще она не чувствовала себя заранее измотанной от предстоящего многочасового перелета в этом затхлом воздухе, с которым даже кондиционеры не справляются, от криков грудных детей, которых мамаши без конца теребят, привлекая к себе внимание, вместо того чтобы дать им успокоительного и убаюкать. На этот раз она заранее задыхалась от мысли об унизительном стоянии в очереди в вонючий сортир с неработающим сливом, о резиновой отраве вместо еды, о долгой стоянке в Найроби, об этой так называемой уборке салона, когда туземцы с хитрой издевкой сначала поднимают пыль, которая оседает на полусонных пассажирах, а потом поливают все вокруг сильной струей удушливой дезинфицирующей смеси, чтобы уничтожить миазмы и заразную вонь белых.

Бени, как обычно, выбрасывает все из головы и пытается представить пьянящую радость завтрашнего дня, когда под крылом самолета, заходящего на посадку, откроются голубая лагуна в форме камеи, плантации сахарного тростника, где малейший бриз вызывает зыбь, темные горы и пестрая толпа индусов, китайцев и креолов, собравшаяся на террасе Плэзанса, чтобы поглазеть на самолет, прилетающий из самой Франции. В этой толпе всегда есть тот, кто ее встречает. Хорошо, если это будет Вивьян, ее любимый кузен, ее любовь с детских лет, ее двойник-мужчина. А если Вивьян не сможет приехать, то это будет Линдси, старый глуховатый креол, он у бабушки и шофер, и садовник, и слуга. И еще он муж Лоренсии, самой старой служанки в доме. Линдси и Лоренсия уже работали в доме, когда пятилетняя Бени переехала сюда со своими родителями. И до тех пор, пока Бени не отправили в школу, Лоренсия ходила за ней по пятам. Она была не просто няней, она уделяла ей куда больше внимания, чем родная мать.

Многое в жизни Бени узнала от нее: колыбельные песни, утешительные молитвы; она рассказывала фантастические истории, от которых в потемках стучали зубы, она раскрыла ей множество колдовских хитростей, заимствованных из дедовских ритуалов вуду вперемешку с католической верой. Бени научилась делать из растений лекарства и яды и теперь знает, как использовать дикую корицу и ракитник, — они очищают и являются неизменным атрибутом индейских погребений; с помощью мадре-какао может извести мышей и крыс и умеет пользоваться семенами дьявольского когтя — любая ведьма имеет их в своем арсенале, они дырявят нутро скверным женам, а свирепых мужей превращают в ягнят.

Читать дальше