Кэролайн Хаддад - Отмщение

— Надеюсь, дополнительных вопросов не будет, — сказала она профессору — Мне надо… — Тут лицо ее перекосилось от боли.

Профессор попросил ассистента принимать экзамены без него, а сам проводил Грэйс в больницу. Профессор оказался славным человеком — поставил ей оценку «В». Очевидно, за ребенка.

Роды протекли быстро, так быстро, что врач еле успел вовремя добраться до родильной палаты. Вскоре показалась голова ребенка. Боль была жуткой, Грэйс ничего не могла говорить, только орала.

— У нее роды пройдут естественным путем, — сказал врач.

Акушерки одобрительно закудахтали. Одна из них, как потом с трудом вспомнила Грэйс, приложила ей ко лбу холодное мокрое полотенце. Вдруг Грэйс ощутила невероятно сильное желание вытолкнуть из себя плод. Доктор начал что-то делать руками у ее живота, и Грэйс почувствовала, что ребенок вышел. Ребенка она не видела, только чувствовала.

Детского крика она не услышала.

Она слышала голоса акушерок и доктора, голоса тихие и громкие, услышала даже, как открылась дверь. А крика ребенка все не было. Но ведь все дети кричат, появляясь на свет!

— Что с моим ребенком? — заволновалась Грэйс.

Но всем было не до нее. Доктор и акушерки суетились в углу родильной палаты, а Грэйс лежала, всеми покинутая, и молча смотрела в потолок на яркие лампы, недоумевая — что же произошло?

Наконец к ней подошел доктор. Он почему-то не улыбался. Он был не похож на себя, на того веселого общительного человека, каким Грэйс знала его последние шесть месяцев. Он был сам не свой от горя и жалости.

— Что с ребенком? — спросила она.

— Мы не смогли ничего сделать.

— Что?

Оказалось, ребенок родился с сильно недоразвитым сердцем. Вернее, была только одна половинка сердца. Это выяснилось при вскрытии. После крещения, во время которого мертвую девочку нарекли именем Черити, после похорон в Гранд-Рапидсе, Грэйс спросила у своего доктора — отчего с ней и ее ребенком случилось такое несчастье? Ведь она соблюдала все правила, вела здоровый образ жизни, выполняла все предписания доктора.

— Существует множество разнообразных факторов, приводящих к таким вещам, — ответил доктор, — и о многих из них наука не знает. Я могу высказать только свое личное мнение. Помните, я спрашивал вас, когда вы обратились ко мне впервые, о наркотиках? Вы когда-нибудь принимали их?

— Нет. Я уже говорила вам об этом.

— Грэйс, я не собираюсь вмешиваться в вашу жизнь, мне просто хотелось бы это знать для накопления опыта.

— Я действительно никогда не принимала наркотиков. У меня и без них хватает фантазии.

— А отец вашего ребенка?

Томми наркоман, ошалело подумала Грэйс.

— Но разве это имеет значение? — спросила она. — Он даже не живет со мной.

— Наркотики изменяют гены, вызывают у детей уродства. Это убило вашего ребенка или что-то другое, я не могу сказать.

Томми курил гашиш. Грэйс не видела, но знала об этом, потому что от него пахло гашишем. Принимал ли Томми другие наркотики? На эту тему Грэйс с ним ни разу не разговаривала. Ну и черт с ним. Она его уже никогда не увидит, а бедную девочку с того света не вернешь.

Грэйс написала элегию о смерти. Это творение явилось ее искупительной жертвой в дар непонятным силам природы. Несколько лет спустя Грэйс случайно обнаружила эти стихи и разрыдалась. Она оплакивала и ребенка, и себя, вернее, ту молоденькую, неопытную, нежную, ласковую и доверчивую девушку, которой она была в то опаленное бедой время. Если бы жизнь можно было начать сначала! Тогда Грэйс ни за что бы не стала встречаться с Томми Паттерсоном.

Труди Шурфут никак не могла понять — зачем в Ривер-Рэйндж-Клинике ее заставляют носить больничную одежду? Почему бы ей не ходить в своей? Она заготовила джинсы с ручной вышивкой, а здесь ей приказали надеть больничные джинсы. Почему? Не для того ли, чтобы включить их в счет по цене в три раза большей, чем они стоят на самом деле? А зачем стандартные рубашки — розовые для женщин, синие для мужчин и желтые для неопределенных в половом отношении? Да еще эти надписи на рубашках — спереди «Я выздоравливаю», а сзади «Ривер-Рэйндж-Клиник». В клинике хотят, чтобы их пациенты были помечены на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг решит перемахнуть через высокий забор и вырваться в город? Куда же Одель Хэмптон засунула бедную Труди?!

А вчера ее в группе обвинили в несовместимости. Скажите, ради Бога, как Труди может поладить с такими людьми? Пятеро нюхали кокаин, двое свихнулись на героине, а один сошел с катушек от стимулятора «спид». Вот так группка! Что у Труди общего с ними? Разве они имеют хоть малейшее понятие о священных грибах?

А как прикажете относиться к психотерапии, которую ей прописали лишь потому, что не хотят серьезно воспринимать тот непреложный факт, что душа Труди уже три раза переселялась из тела в тело? Доктор Сабон тоже хорош! Прикидывается, будто заботится о пациентах и сострадает им, а сам насмехается над переселением душ! Эх, был бы жив Томми, он бы показал им всем! И всезнайке доктору Сабону тоже.

Но Томми нет.

Труди шмыгнула носом. От прекращения приема наркотиков у нее начался насморк. В этот момент мимо проходил один из членов ее лечебной группы. Заметив, что Труди страдает от абстинентного синдрома, он остановился и заговорил:

— Вот это самое хреновое, когда начинает течь нос. Верно ведь? Этого я всегда боялся. Вот почему я здесь. В юности я тратил большие деньги, чтобы нос был в порядке. А теперь плевать.

Он хотел сказать еще что-то и наверняка сказал бы, но Грэйс демонстративно отвернулась. Наркоман пошел прочь. Кругом одни наркоманы. Как их здесь много!

И зачем она позволила Одель запихнуть себя в это проклятое место? Над этим вопросом Труди мучилась чаще всего. Но иногда работать извилинами было неимоверно трудно. Ну просто невыносимо трудно. А все-таки, что же произошло? — начала вспоминать она. Ага, Томми умер. Все были так расстроены. И Одель, и Грэйс, и Китти. Нет, не Китти, а Киттен. Потом говорили, что он умер очень быстро. А, вспомнила — говорили, что кто-то столкнул его с обрыва. Но как же так? Разве Томми не умел летать? Помнится, он рассказывал, как летал. Нет, летал не так, это не левитация, как ее называют всякие шарлатаны, которые к тому же по раскаленным углям ходят. Ведь всем известно, что угли предназначены для пикника, чтобы готовить на них еду. Томми летал, это точно. И я летала. В голове тогда было.

Голова. Вот оно, в чем дело. Из-за головы я и согласилась пойти сюда. А тут сплошные ограничения. Да, голова варит уже не так, как когда-то. Когда я в детском саду училась рисовать пальцем, тогда голова хорошо варила. Рисовать было хорошо. Это было очень хорошо. В детском саду многие рисовали пальцем.