Ксения Медведевич - Мне отмщение

На стенах подземного хода дрожали отблески пламени. Огромный прямоугольный камень, белеющий свежими сколами, перегораживал дорогу. Он походил на порог - только исполинский. Дэву впору. Дэву - или богу.

Точнее, богине. Здесь, на холме, поклонялись псоглавой Манат. Говорили, что если войти в подземный ход и идти долго-долго в капающей темноте, выберешься в пещеру. В пещере светло. В трещины камня сочится дневной свет, и все такое серое-серое. Как в дымке. А на стене выбита - она. Высокая женщина с остромордой собачьей башкой. Уши, в ладонь длиной, торчком. Сиськи торчком. А кисти рук и ступни - песьи. Когтистые. И весь пол костьми завален. Человечьими.

Перед лицом Манат казнили преступников - их кровь радовала богиню воздаяния. Вот почему внутрь холма никто особо не лез - все помнили старый закон. Зашел один, без спутников - останешься в сером свете пещеры, среди обглоданных ребер и черепов. Богиня справедливости найдет, за что тебе перекусить горло. Нет человека без греха, ведь таков закон среди детей ашшаритов: либо ты обидишь, либо тебя обидят, либо ты убьешь, либо тебя убьют.

Рассказывали, что в пещеру ходили большой силой - и припася жертву, а лучше не одну.

А вот соседний холм срыли. До скального основания. Днем там только красные камни торчали. И песок летел. А ночью... Ночью. О том, что творилось среди камней ночью, лучше помалкивать.

Когда-то на холме возвышалась кааба... той самой богини. Храм разворотили с приходом веры Али. Высоченный, в незапамятные времена насыпанный курган долго стоял лысый и заброшенный. До последнего карматского набега. На вершине, на вновь установленном Белом камне налетчики убивали пленных. Камень карматы унесли к себе, в земли аль-Ахсы. А на холме, говорили, земля кровью несколько недель текла. Вот после того холм и срыли.

Муса поморщился, кутаясь в свою мохнатую ушрусанскую бурку. Тьфу ты, какие мысли в голову лезут...

Городишко у подножия холма ежился в холоде ночи. Мелькали огоньки на крышах, слонялись по улицам люди - днем все выжигало солнце, местные притерпелись вести дела в темноте и при свете ламп. Темнело резко, как топор падал, и айяр не понимал, когда кончается вечер и начинается ночь - холодная, ветреная, злая. Как здешняя пустыня. Из которой в темноте выходили такие страсти, что...

- Сидишь?.. - неожиданно шепнули в ухо, и Муса с проклятием подпрыгнул на месте.

И свирепо прошипел:

- Чтоб тебе переродиться собакой! Я чуть не наделал в платье, о сын дерьма!

Ибрахим лишь страшно раскрыл глаза и ткнул пальцем в сторону освещенного входа: тихо, мол! Не видишь, там господин нерегиль...

...что?

Что там делает господин нерегиль?..

Тарик сидел перед прямоугольным камнем-алтарем, на голой земле, скрестив ноги и выпрямив спину. С самого захода солнца. Сопровождавший нерегиля Муса замерз, как новорожденный щенок. А когда взглядывал на сумеречника - тот сидел в одном легком кафтане - мерз еще больше и шмыгал текущим под ледяным ветром носом.

- И что, так и сидит?.. - уважительно прошептал Ибрахим, присаживаясь на корточки рядом.

И одобрительно покивал.

Муса с достоинством, молча, наклонил бритую голову.

- Я на подмогу. Мало ли что. Местные бузят... - мрачно прошептал товарищ.

Муса снова кивнул. И нахмурился.

Еще бы им не бузить, местным. Камень, перед которым сидел Тарик, выломали из основания кафедры проповедника. В масджид. Не далее как вчера поутру - сразу по приезде в Таиф. Господин нерегиль распорядился вернуть в святилище богини малый жертвенник. Местные выли, как будто у них не булыжник из масджиды забрали, а всех баб перетрахали. Бабы царапали щеки и взрывали руками пыль, голося и причитая. Мужчины смотрели волком и чесались под куфиями. Но к ножам и палкам не лезли. Даже самым благочестивым ашшаритам хотелось жить. Айяры Мусы похаживали от дома к дому и зыркали по сторонам, готовые тут же прибить любого недовольного.

И вот теперь грубо обтесанный, покоцанный кирками камень лежал на своем прежнем месте. Перед подземным ходом, в котором впервые за много десятилетий зажгли факелы.

Тарик сидел перед булыжником вторую ночь. Все так же неподвижно. Положив раскрытые ладони на колени. И вперившись взглядом в какое-то иное место, скрытое за камнями и пляшущим факельным светом.

- Не за то бузят, - свистящим шепотом вдруг пояснил Ибрахим.

Ударил порыв ветра и растрепал волосы застывшего, как статуя, нерегиля.

Айяр сжался под буркой. И пробормотал:

- О... опять?..

Голос разом осип от страха.

Из ночной пустыни вдруг послышался вой. Заливистый. Перекрывающий порывы ветра. Словно со всех сторон завывали, собираясь стаей в кольцо, обжимая дрожащих людишек...

- Как волки в горах... - пробормотал Муса, борясь с ознобом.

- Шакалы? - слегка приподнялся Ибрахим.

- Не знаю! Так что в городе? - айяр почему-то надеялся, что ошибся, и ему расскажут совсем о другом.

Не об этом...

- Ты сам сказал. Опять, - мрачно припечатал товарищ.

У Мусы стукнули зубы. Но он сдержался и спококойно спросил:

- Опять следы?

- Нет, - веско отрезал Ибрахим. - Смеялась.

- Чего?

- Я сам слышал.

- Ты что, баба, что сплетням веришь?

- Я слышал, брат. Сам слышал, клянусь священным огнем.

- Что?!

- По айвану шлепала, босиком. И смеялась. И монистами брякала.

- Да...

- И следочки потом на досках - пыльные. А тени на ставнях нет. Только следы на полу.

- Ты - сам слышал?

- Я на часах был, брат. В передней сидел, вместе с Алханом.

- И где Алхан?

- Нету Алхана.

- Чего?!

- Он пошел на айван посмотреть, кто там ходит, и пропал, как сдуло его. Говорю чистую правду, брат, клянусь огнем.

- Что?!

- А местные собрались у масджиды и болтают, что еще двое сегодня пропали. Один - утром, прям с крыши, где финики сушил, а другой вечером - вышел на двор до отхожего места и в дом не вернулся.

Оба ушрусанца резко обернулись к ночному Таифу, тянувшемуся от подножия холма в ветреную темень. Где-то вдалеке, у базарной площали перед масджид, оранжево мигало пламя и мелькали тени. Хлопающий порыв ветра донес разноголосый шум, словно много людей вопило, в сотни глоток вымещая ночи свой страх и растерянность.

- Ауауууууууу!..

Пронзительная рулада накрыла, как волна горной реки - ледяным, цепенящим ужасом.

Выли совсем близко, от каменного взлобья в начале тропы.

- Эт-то не шакалы... - запинаясь, пробормотал Ибрахим.

- Ты волк или баба? - прошипел Муса, поднимаясь на ноги и берясь за рукоять кинжала.

Ауауауууууууу!..

- Это собаки, - тихо сказал айяр. - Собаки.

- П-псы б-богини... - пробормотал Ибрахим - даже в скудном свете факелов было видно, как на глазах белеет лицо. - Гончие. Он-н их п-позвал...