Татьяна Веденская - Рыцарь нашего времени

— Она — простая женщина, — говорила Наринэ, наливая Ирине чай и поглаживая по волосам. — Она просто хотела быть рядом со своей дочерью. Разве она могла подумать о том, что это так сильно подействует на тебя.

— Но почему она не могла оставить все, как есть? Ведь мы же жили рядом, могли бы видеться. Зачем был нужен этот суд? Почему она не дает мне приходить сюда?

— Она хочет, чтобы ты любила ее, а меня — не любила, — тихий бархатный голос Наринэ переливался нежной мелодией, действовал усыпляюще, и Ирина обожала легкий акцент, который все еще оставался у той в голосе. — Она просто забыла, что люди не могут выбирать, кого любить, а кого нет.

— Но почему? Почему не могут?

— Не можем — и все. Зато если уж мы кого-то любим по-настоящему, этого у нас никто отобрать не может. Что бы ни происходило, каким бы ни был суд и что бы нам ни запрещали. Я люблю тебя и люблю Адриану. И я уверена, что от такой любви к вам, девочки, я стала самым счастливым человеком в мире. Я бы хотела, чтобы ты тоже любила.

— Я люблю тебя, мама.

— Я бы хотела, чтобы ты полюбила и ее. Она искала тебя, но почему-то Бог так и не дал ей тебя найти. Может быть, однажды. — Наринэ говорила, и Ирина успокаивалась. Иногда Наринэ просто тихо пела спокойные переливчатые песни. Она вступалась за Степаниду, старалась не заострять углов, не звала Ирину на праздники, хотя и мечтала ее там увидеть. Потом Наринэ умерла, и противостояние закончилось. Ее полной победой, естественно. Ибо место матери в сердцах обеих девочек так и осталось навсегда за ней. А Адриана стала самой близкой, самой лучшей подругой для колючего рыжего Ёжика, и, продолжая дело матери, она приглядывала за Ириной, стараясь приблизить тот день, когда в душе подруги поселится мир. Она-то знала, что Ирина не рождена такой — она стала такой, ее сделала такой ее собственная мать, запретившая ей любить.

И, что самое неприятное, Степанида Ивановна, живущая мирно со своим мужем в своей квартире, не имела ни малейшего понятия о том, что натворила. Она продолжала надеяться, что со временем все как-нибудь образуется. И что бывает и хуже — вон, у других, посмотрите, дети вообще наркоманы. А моя-то хоть и вегетарианка, а не пьет, не курит, не шумит и за квартиру платит. Степанида Ивановна научилась кое-как принимать эту полнейшую отчужденность, но только до того дня, когда Адриана пришла к ней в дом и рассказала о том, что Ирина ждет ребенка. Адриана — та самая, которую она своими руками отвела к Наринэ и о которой после этого вспоминала, может, пару раз, к которой она ревновала, перед которой, как ни крути, до сих пор испытывала некое гложущее чувство вины — Адриана пришла и рассказала, что Ирина уже скоро будет рожать. Она решила, что Степаниде Ивановне и ее мужу обязательно нужно об этом знать. Адриана до сих пор не оставляла надежды всех примирить. В этом она пошла в свою мать. Даже Степанида Ивановна теперь признавала это.

Может быть, и не стоило разделять их. Может, надо было как-то договориться и оставить все, как есть. Может быть, так и было бы лучше. Жили бы одной большой странной семьей, раз уж судьба нас свела всех вместе, переплела в этот дурацкий клубок. Может быть, было бы лучше. Может быть. Кто ж знал. Степанида Ивановна вдруг поняла, что страстно мечтает увидеть внука. Или, может быть, внучку. Хоть бы одним глазком! Может быть, Адриана уговорит Ирину и та согласится показать ребенка? Как бы было хорошо!

А Ирина тем временем боялась только одного, что ее заберут в роддом, а там… случится что-то еще, что-нибудь глупое и ужасное, и ее ребенка, ее Лилию, тоже перепутают, тоже повесят не те бирки, не те указатели, опечатки, помарки и кто их там знает, что там у них еще. Однако, хочешь — не хочешь, а когда рожаешь, так мало зависит от того, что ты хочешь. Гриша вызвал «Скорую», и она была уже даже рада, что он сделал это. Лишь бы все хорошо кончилось!

«Скорая» финишировала первой, что и неудивительно — у них же мигалка, в конце-то концов. Но и они опоздали, и ехать куда-либо с Ириной было уже поздно. Ирина лежала в ванной, плакала от страха и тужилась. «Скорой» Ирина обрадовалась как родной. Больше ее обрадовался только я. За минуту до их пришествия я всерьез решил, что для меня настал мой личный, персональный конец света. Смотреть на то, как Иринка мучается, было просто ужасно и невыносимо. Все истории ее детства, сбивчиво рассказанные мне, все ее оправдания и обвинения — все ушло не на второй даже, на десятый план и стало расплывчатым и мутным. Совершенно неважным. У всех свои тараканы, Иринины — размером с кулак. Мои — высотой с Эйфелеву башню. Гармония.

Ирина рожала. В моей квартире, в моей ванне, именно так, как я и боялся — мы были с ней одни, мы были напуганы и потеряны — мы оба. Самым страшным было то, как тонка и невыносимо непрочна нить, называемая жизнью. Мы можем сидеть в кресле, курить, прикидывать проценты по вкладам, мы можем быть сколь угодно уверены в себе, можем считать, что контролируем ситуацию, но это не так. Я смотрел на бледную, измотанную Ирину и не представлял, что можно сделать. От мыслей о том, что может случиться, мне становилось так плохо, что я практически терял сознание. Страшные картины Ирины, лежащей на асфальте, теперь казались расплывчатыми и нереальными. А ее большие зеленые глаза, в которых читалась паника, смотрели прямо на меня, и хотелось кричать от ужаса.

— Как вы могли дотянуть? — кричал на меня доктор — молодой, но уже лысеющий парень в синей форме. Он-то сразу понял, что происходит.

— Мы… мы ждали акушера.

— Да что вам всем дались эти домашние роды? — возмущался доктор, пока бригада деловито бродила по моей квартире, раскладывая какие-то инструменты, набирая воду в чайник, звоня куда-то в диспетчерскую, чтобы пояснить, что тут, на проспекте Мира, они останутся надолго. Пока женщина не родит.

— Это я виноват. Я должен был настоять. Она совсем еще молодая, к тому же вегетарианка, — причитал я, вытирая пот со лба. Ирина была, что называется, «в ауте». Финишная прямая, раскрытие шейки — семь сантиметров.

— Вегетарианка. Ну да, тогда понятно, — доктор усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Все будет хорошо.

— Обещаете? — я упал на кресло и закрыл глаза ладонями. Какое же это облегчение, когда рядом есть кто-то лысеющий и в синей форме, и он точно знает, что делает, и у него диплом, он учился десять лет, и теперь он за все отвечает. Я же могу только держать Иру за руку и говорить ей, что она молодец. И в глубоком изумлении осознать, как прост и невообразимо сложен путь прихода человеческого существа в этот мир. В муках рождаемся — это во всех смыслах так и есть. И тонкая грань между бытием и небытием оказывается иногда удивительно прочна, непреодолима. Но потом.