Джеки Коллинз - Игроки и любовники. Книга вторая

Кэти была вся в крови. Она оказалась в ловушке рядом с Полом, когда кресла сдвинулись, и обо что-то ударилась лицом, из сломанного носа и разбитого рта обильно текла кровь. Эван все еще сидел пристегнутый к креслу под каким-то странным углом. Весь в синяках и ссадинах, со сломанной рукой, он был, тем не менее, жив.

Люк же был мертв. Его массивное тело обмякло на полу, одна нога аккуратно отрезана куском стекла. Из раны толчками струилась кровь, образуя под ним все расширяющуюся лужу. Он получил удар по голове, череп был разбит вдребезги.

Дверь в спальню Эла оставалась закрытой. Во время удара о землю ее всю перевернуло и перекосило.

Диван, на котором сидели Эл и Даллас, сорвало с креплений. Их беспорядочно мотало по обитой плотным материалом комнате.

То, что стены были обиты, спасло их от серьезных травм, и они отделались синяками. У Эла была рана на ноге. Даллас казалось, что у нее сломаны два-три ребра, уж очень сильно болела грудь. Но это все было неважно, ведь они остались живы. Когда самолет начал стремительно падать, мотаясь из стороны в сторону, она не стала визжать или рыдать, а просто сильнее сжала руку Эла и пожалела, что не поверила ему раньше. Теперь все кончено. Что же, по крайней мере, они умрут вместе. За то короткое время, что они были вместе, он дал ей счастье, и она благодарна ему.

— Люблю тебя, — шептала она, когда самолет падал, — люблю тебя — люблю тебя — люблю тебя. — И она знала, что это правда.

В тот же самый момент Эл думал совсем о другом. Черт бы все побрал. Его самолет сейчас разобьется. Его самолет. Он заплатил за самое лучшее, заплатил целое гребаное состояние. К ак смели они так поступить с ним? Как они смели?

Он почувствовал, как в его руку впиваются ногти Даллас.

— Не волнуйся, не волнуйся, все в порядке, — ухитрился он пробормотать.

Через несколько секунд, когда самолет врезался в деревья, чертов диван оторвался от стенки, и тогда он подумал: „Господи милостивый, не дай мне так умереть. Я не хочу умирать. У меня еще столько дел".

Их швыряло по всей спальне, от одной стены к другой. И он слышал, как все время повторяет:

— Не волнуйся, не волнуйся…

И еще он осознал, как глупо это звучит, потому что их от смерти отделяют только мгновения. Потом он подумал: а как там Эван? И еще он вспомнил девушку, с которой потерял девственность. И Эдну в день их свадьбы. И еще — свое первое выступление на сцене.

Он постоянно ощущал рядом с собой Даллас. „Жаль, — подумал он, — что понадобились тридцать восемь лет, чтобы отыскать ее. И почему сейчас, когда он наконец нашел, ее у него отбирают?" Ему хотелось закричать, но он продолжал монотонно бормотать: „Не волнуйся, не волнуйся". И когда самолет в последний раз дернулся и остановился, он все еще продолжал повторять эти слова.

Он не сразу понял, что они остановились.

Ему хотелось встряхнуться и проснуться, потому что, Бог ты мой, это какой-то кошмар, такое не может случиться с ним. Но тут же с тяжелым чувством осознал, что это вовсе не кошмарный сон, что это на самом деле происходит. Следующая мысль была о пожаре. Было бы глупо, добравшись до земли, сгореть заживо!

Даллас тихо стонала. Они все еще были крепко пристегнуты к леопардовому диванчику, талантливо изобретенному каким-то умником, которому бы Эл с удовольствием оторвал яйца. Эта гребаная штука даже не способна оставаться на месте, мотается по всему помещению, а теперь он не может расстегнуть ремни. Они попали в ловушку.

Он не слышал ни звука. Разве не должны снаружи реветь сирены и звонить колокола пожарных машин?

Разве их не должны уже были окружить бригады спасателей?

ПОЧЕМУ ИХ НИКТО НЕ СПАСАЕТ?

Что там творится?

От боли в ногах Кэти почти теряла сознание. Она попыталась выбраться, но это оказалось невозможно. Целая секция кресел смялась в гармошку, зажав ей ноги. Но надо встать. Нужно всех вывести. Как темно и как холодно! Она протянула руку и дотронулась до Пола, жив или умер?

Кричал от боли Берни:

— Меня закололи! Меня закололи! Помогите мне, помогите мне!

Кэти нащупала пульс у Пола. Жив. Наклонилась и на ощупь убедилась, что он в такой же западне, как и она.

— Кто-нибудь может нам помочь? — крикнула она, но слова прозвучали как-то странно, и она поняла, что половина зубов у нее выбита, а та густая липкая жидкость, что течет по лицу, — кровь. И тогда она потеряла сознание.

Эвана парализовал страх. Он боялся пошевелиться. Но не мог же он висеть вниз головой в своем кресле бесконечно. Он осторожно попытался высвободить руку, которая оказалась под ним. Это ему удалось. Тогда он расстегнул ремень и с грохотом шлепнулся на пол. Он оказался рядом с Берни. Глаза его уже начали привыкать к темноте, и он разглядел что-то ужасное, торчащее из груди толстяка.

— Вытащи, — крикнул Берни в панике и ужасе, — вытащи эту гребаную штуку к едрене фене!

Эван попятился, спотыкаясь в заваленном мусором проходе.

Жаль, что у него нет фонарика. Тогда бы он смог что-нибудь разглядеть. Он слышал, как позвала на помощь стюардесса. Потом она замолчала. Он пробрался к дверям в секцию отца и споткнулся о Люка, растянувшегося у самых дверей. Неожиданно его руки оказались в чем-то липком и горячем, и он понял, что это — кровь.

— Люк? — с отчаянием спросил он. — Люк? — Он сполз с тела и попытался открыть дверь в комнату отца. Она не поддавалась. Он кинулся на нее всем своим тощим телом и начал истерически визжать. Без всякого результата. Наконец он опустился на пол около двери, прислонился к ней и тихо заплакал. Они все умерли. Даже Берни перестал кричать. Он один остался в живых. Один-одинешенек. Что он будет делать? Кто его спасет?

— Я в порядке, — сказала Даллас. — Поверить невозможно, но это так.

— Нам надо поскорее отсюда выбраться, — с беспокойством заметил Эл. — Ты что-нибудь слышишь?

— Ничего. Только дождь. Где мы?

— Совершенно ясно, черт побери, что мы не в Сан-Паулу. Я беспокоюсь за остальных. С нами все нормально, но как там остальные?

— Они уже, верно, спустились по аварийным трапам.

— Слушай, на счет „три" резко надави на пристежной ремень, чтоб он пропал. Мы не можем сидеть здесь и ждать, когда нас спасут. Эта штука в любую минуту может загореться. Ну, давай: раз — два — три!

Она напряглась одновременно с ним и почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

— О Господи, Эл, я не могу. Мне кажется, я… что-то сломала… Ребра… Болит ужасно… Просто сил нет…

Он понимал, что каждая секунда может стать последней в их жизни: Самолеты всегда взрываются. Всегда горят. И никто ни хрена не делает по этому поводу.

— Ты не можешь попытаться подползти вместе со мной к двери… если мы поползем…