Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти

Один из них — Франсиско Перес, чья семья жила на углу улицы Кале Эльвира и Плаза Нуэва. В их замкнутом мирке семьи Перес и Рамирес были ближе родных. Луис и Мария Перес с двумя сыновьями, Хулио и Франсиско, жили над своей слесарной мастерской, которая уже много лет принадлежала их роду. Если Луиса не было за конторкой, значит, его можно было найти в «Бочке», и за все время дружбы с Пабло, то есть более сорока лет, они так и не смогли наговориться.

Вторым другом Антонио был Сальвадор. Они звали его El Mudo, Немой, ничуть не стыдясь этого глуповатого прозвища. Глухонемой мальчик. Со временем приятели Сальвадора овладели языком глухонемых, и все трое могли часами что-то обсуждать. Как и следовало ожидать, Сальвадор, глухонемой от рождения, был самым красноречивым из всей троицы: он выступал, ловко размахивая руками в воздухе, делая знаки, которые складывались в смешные выражения, в выражения радости, злости, беспокойства. Временами он прямо-таки впадал в экзальтацию, а иногда все, что ему требовалось для демонстрации чувств, — едва заметное пожатие плеч или движение пальцами.

Когда провозгласили Вторую республику, одной из приоритетных задач нового правительства стало предоставление каждому желающему возможности научиться читать. Развернулась кампания по ликвидации безграмотности. Антонио только-только выучился на учителя, что всегда было его заветной мечтой, поэтому цель, поставленная Второй республикой, — дать образование всем желающим — встретила его горячую поддержку. Ему нравилось служить идее, а не просто изо дня в день работать в классе. Он видел, что безграмотность превращает людей в рабов, что с каждым «неучем», которого научили читать, у капиталистов становится на одного низкооплачиваемого слугу меньше. Он понимал, что образование — мощная сила, дарующая свободу.

После 1931 года сеньора Рамирес попыталась убедить его не ходить на политические митинги. Она считала, что они еще более опасны, чем коррида. И, как это ни забавно, она не ошибалась. По крайней мере, на арене борьба шла на равных: у матадора и быка были равные шансы. В политике часто случается наоборот.

Наиболее интересным из детей был Игнасио. И хотя трудно было представить более самодовольного человека, к нему постоянно тянулись люди. Черноволосый и черноглазый, он очаровывал людей, особенно женщин. Они не давали ему проходу, чем частенько сильно усложняли ему жизнь. Стоило ему лишь взглянуть в их сторону, как они таяли. И нередко в этом мужском мире тореадоров возводили на тот же пьедестал, что и кинозвезд.

Он с малых лет стал увлекаться корридой. С трехлетнего возраста Игнасио складывал вдвое скатерть и разучивал повороты и вероники [39] Прием корриды, когда тореро держит развернутый плащ двумя руками. . Он еще не научился толком разговаривать, но уже точно знал, кем станет, когда вырастет.

Игнасио часто выступал со своей мини-корридой перед всеми желающими в кафе, а посетители приветствовали его громкими возгласами и, затаив дыхание, следили, как он убивает воображаемого быка. Иногда Игнасио удавалось уговорить кого-то из друзей или братьев исполнить партию быка. Делали они это с неохотой, ведь не больно-то приятно получить деревянным мечом по спине. Для Игнасио грань между фантазией и настоящей жестокостью была размыта.

«La hora de la verdad!» — триумфально восклицал он с кровожадной улыбкой на лице. Он изображал «момент истины», когда матадор готовится вонзить клинок в быка. В нескольких сантиметрах от разгоряченного зверя у него не оставалось времени на колебания. Игнасио, еще будучи ребенком, понимал: чем чище удар, тем безопаснее для матадора и тем больше поражены зрители. Держа над головой игрушечный клинок, он словно бы слышал, как вся толпа затаила дыхание, и зловещее молчание огромной массы народа лишь подогревало его неподдельный интерес к корриде. Кто знает, сколько раз он выступал с такими репетициями перед тем, что спустя много лет стало настоящей реальностью? Когда ему было пять, бабушка ко дню рождения сшила ему маленький костюм матадора, и он носил его до тех пор, пока все швы не разлезлись и костюм окончательно не разорвался.

В пятнадцать Игнасио бросил школу. Он был непоседой с самого рождения, родителям нелегко было его контролировать. Классические, идеальные черты лица: миндалевидные глаза, прямой нос и губы, о которых мог только мечтать художник, — придавали ему, вне всякого сомнения, почти божественный вид. Однако его поведение было далеким от идеального. Иногда — даже просто антисоциальным. В детстве он часто вел себя как животное, по правде говоря, он и был силен как бык — хороший соперник быку. И однажды он вышел на арену, чтобы выполнить предначертание неотвратимой судьбы.

Игнасио был крепкий, но с узкими бедрами. Трудно представить себе более подходящую фигуру для костюма матадора: расшитой камнями куртки, известной как «traje de luces» [40] Костюм света (исп.). , и рейтуз, обтягивающих ягодицы и бедра и закрепленных на икрах. Он получил прозвище El Arrogante, Спесивый, когда ему не было и девяти. Оно осталось с ним на всю жизнь, когда он участвовал в корридах по всей Испании. Последние три года он неотступной тенью следовал за одним из матадоров из Гранады, присутствовал на его боях, наблюдал, как он репетирует свои движения с воображаемым быком, совсем как сам Игнасио в детстве.

Если бы у Эмилио появилось прозвище, его точно звали бы El Callado, Молчаливый. Трудно было найти более полную противоположность самодовольному, тщеславному Игнасио, старшему брату Эмилио. Но время от времени, когда последний все-таки прерывал молчание, нельзя было не заметить силу его чувств. Его кругозор сузился до близлежащих лугов Веги с одной стороны и Сакро-Монте с другой. А что там, за их пределами, его абсолютно не интересовало. Весь его мирок поместился в гладкий фигурный корпус его вожделенной страсти — медового цвета гитары для фламенко.

Эмилио был выше других братьев, к тому же не такой смуглый и крепкий, как они. Словно дерево, стремящееся к солнечному свету, Эмилио опередил остальных членов семьи в росте, но не в ширине плеч и весе.

В отличие от Игнасио, который постоянно находился на улице, играл в футбол и временами пропадал где-то до поздней ночи со своими друзьями, Эмилио обычно сидел на чердаке дома. Он мог проводить там целые часы, опершись о черепичную крышу, согнувшись, словно горбун, над своей гитарой. Его сильные пальцы подбирали мелодии заунывной песни. Ему не нужен был свет, чтобы читать ноты с листа, музыка рождалась у него в голове. В сумраке чердака он плотно закрывал глаза, чтобы ни один лучик света не потревожил его.

Если кто-то и поднимался вверх по узкой лестнице, привлеченный его игрой, Эмилио почти никогда этого не замечал. Он продолжал перебирать струны, окутанный волнами чарующих звуков, оставаясь замкнутым в своем собственном восхитительном мире, где создавалась музыка. Ему никто не был нужен. Тот, кто подслушивал, вскоре просто уходил, чувствуя вину за то, что вторгся в чужую личную жизнь.