Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

— Очень плохо, — произнес он, уткнувшись носом в бокал. — Очень плохо, что старина Дуг должен завтра ехать, Теперь у тебя останется только двое возлюбленных.

Дело было не только во взглядах. Все, что произошло с ними с тех пор, как он рассказал о Кэрол Эбернати, было так неожиданно и так странно. Его захлестнул целый сонм событий, обид, включая болтовню Лизы насчет Джима и «пары ныряльщиков» и комментарий Дуга днем раньше на корабле. И она казалась ему чертовски, бешено привлекательной. Ну и, конечно, он был пьян.

— Что? — Лаки стала пунцовой. — Что? Двое возлюбленных?

— Канешна, всегда есть старина Бен, — кривляясь, продолжал Грант. — И Рене.

Лаки пылала.

— Я говорю серьезно. Вполне серьезно.

— Да ладно. Все в порядке! — сказал Грант. — Я тоже говорю серьезно. Ну, глянь на них! Они бы все отдали, чтобы тебя трахнуть! — Лаки медленно посмотрела на мужчин. — Разве не так? — спросил Грант.

Дуг встал с полувиноватой улыбкой и сморщил лоб:

— Он прав. По крайней мере, в отношении меня. — Джим Гройнтон ничего не говорил и только улыбался. — Конечно, к несчастью для нас, он тебя первым получил, милая, — ухмыльнулся Дуг. Джим Гройнтон молчал и улыбался своей медленной улыбкой так, будто он хорошо контролировал ситуацию.

— Что ты сказал? — проревел Грант.

— Думаю, пора завязывать, — легко сказал Дуг. — Мне нужно быть в этом вонючем самолете в одиннадцать. — Он встал.

Лаки тоже встала. Она отбросила назад светлые волосы и рассмеялась.

— Ну, завтра увидимся. Мы тебя все будем провожать, Дуг.

Затем встали Грант и Джим. Грант внимательно наблюдал за ныряльщиком, весь наготове, чтобы врезать по этой самодовольной улыбке полицейского, как только он сделает хоть одно неверное движение, но Джим, кажется, почувствовал это и легко, доверчиво отступил. «Спокойной ночи», — только и сказал он.

Уже в номере, переодевшись в халат, Лаки села перед трюмо и начала энергично расчесываться. Грант разделся, налил себе выпить и сел на кровать, глядя на ее отражение в зеркале.

В зеркале Лаки отвела от него взгляд и сосредоточилась на волосах. У нее было то же странное таинственное выражение лица, которое он так часто видел в последнее время и никак не мог разгадать.

— Ты бы хотел, чтобы у меня была связь с Джимом? — спросила она.

Звук, кажется, повис в воздухе, как окончания строк у Йейтса, вновь и вновь возвращаясь после того, как слова произнесены, и вот исчезли. Ощущение было точно такое же, как тогда, когда он смотрел на мчащийся мимо него бесконечный бок акулы, а потом рвануло руку. Шок? «И жить одному на лужайке с жужжащими пчелами». Бом. Бом. Бом. Он очень глубоко вздохнул и медленно выдохнул:

— Ты шутишь?

— Вовсе нет, — ответила Лаки, и голос был таким же таинственным, как и лицо. — В таких вещах я никогда не шучу.

— Ты имеешь в виду, что хочешь его? — спросил Грант.

— Ну, немного. По-своему. Я бы сказала, что он первый мужчина, которого я встретила после знакомства с тобой, с кем я бы хотела лечь в постель.

— Так! — сказал Грант, еще раз глубоко вздохнув. Тело его понесло взад и вперед по комнате. — Так. Вот что я тебе скажу. Делай все, мать твою, чего хочет твое сердечко, милая. И посмотрим, что будет. — Он думал, что это прозвучало достаточно угрожающе.

— И это все, что ты можешь сказать? — раздраженно спросила Лаки.

— Слушай, — сказал он. — Я не собираюсь хватать тебя и везти в Нью-Йорк. Делай что хочешь. Давай-давай. А потом я решу, что я хочу делать. О'кей? — Он думал, что выразился достаточно ясно, но позднее он должен был усомниться, не выразился ли он недостаточно ясно и не было ли в его словах двусмысленности. Это правда, как потом скажет Лаки, что на самом деле он не говорил, что оставит ее.

— О'кей, — сказала Лаки. — Спокойной ночи.

Она долго лежала и не спала, уставившись в темноту, где должен был быть потолок, в темноту, которая, пока не выключили свет, была потолком. Она могла сфокусировать взгляд точно на высоте невидимого потолка, хотя видеть его не могла. Смешно, как быстро привыкаешь к вещам. Физическим вещам. Она раздумывала, ей было интересно, какого типа и насколько велика штуковина у Джима Гройнтона. С кровати рядом не доносилось ни звука. Она почти хотела, чтобы ему приснился кошмар.

Они помирились, когда ему приснился кошмар.

Но на этот раз все было иначе. На этот раз все было очень серьезно. Она понимала, что он много дерьма получил от нее за последние две недели. Она понимала и то, что по-своему, как бы это ни называлось, он и впрямь ее любит. Вопрос в том, стоила ли любовь (или, черт подери, чем бы ни было это чувство) всего этого? Вот вечный вопрос.

Больше всего ее убивало то, что, уже зная ее, он трахал (дважды) этот старый пыльный мешок, отослав ее, Лаки, обратно в Нью-Йорк. Как он мог? А если дважды, почему и не больше? Если один раз, то почему не пять? Пятьдесят раз? И одного хватает. Значит, подразумевалось, что все случившееся с ними в Нью-Йорке было просто забавой, шуткой, ложью, короткой — пусть и сильной, — но всего лишь связью с нью-йоркской «девочкой». Другими словами, с ней. Именно это ее задевало: он был, как и все остальные болваны, которых она знала, таким, как Бадди, Клинт Эптон, Питер Рейвен, тот англичанин, голливудский продюсер, для которых она была доступной красивой нью-йоркской подстилкой. А если это так, то он просто слаб, как и все остальные. Просто дешевка.

Она вспомнила, что весь брак был устроен Лизой. Лизой и ее черной подругой-лебедью Полой Гордон. Они все это сделали. Грант ничего не делал. Его несло по течению. Как и ее. Если бы Лиза и Пола не проделали всей грязной и тяжелой работы, проклятого брака просто не было бы. И она не могла вынести мысли о слабом мужчине. С дешевой душонкой.

Может, Джим Гройнтон и не очень яркий. Но он точно не слабый. Она не могла быть замужем за слабым мужчиной. Господи! Когда она сказала ему о возможности связи с Джимом, он даже не ударил ее!

Возможно, ей следует это сделать. Господь ведает, он заслужил. Он по-настоящему слабый мальчишка, прицепился к властной Кэрол и не мог ее оставить. Пока кто-то — и не она сама, а Лиза и Пола Гордон — не заставил его жениться.

Иисусе!

С другой стороны, если она это сделает, она знала, все кончено. Даже если она сделает это втайне, и он никогда не узнает, как можно уважать мужчину, который даже не знает, что ему наставили рога? А если узнает, то выбросит ее. В этом она была уверена.

Господи, но она вне себя из-за него! Тошнит от него. Все сгорело, сгорели все жилы и сосуды, все нервы, все замерзло, засохло.

Может, это и впрямь наилучший путь. Она всегда может вернуться в квартиру на Парк Авеню к Лесли и снова ждать. Снова ждать — сколько лет?