Ли Сын У - Тайная жизнь растений

Последние слова она сказала так тихо, что их почти не было слышно.

— Брат, и ты тоже скажи что-нибудь, — потребовал я.

Он медленно посмотрел сначала на отца, потом на мать, наконец, на меня и закрыл глаза. По его щеке ползла слеза.

Я не хотел, чтобы обстановка за столом накалилась еще больше, и поспешил снять напряжение.

— Ой, уже рука устала. Мы что, подняли бокалы, чтобы так их и держать? Давайте, чин-чин!

Мы стали чокаться. Я чокнулся со всеми по очереди — сначала с отцом, потом с матерью, потом с братом. Отец и мать чокнулись друг с другом. Вино выплескивалось из весело звеневших бокалов.

— Вот тут рыба, сделанная на пару, там — тушеные морепродукты. Это рагу из тофу, а в тарелках у каждого — суп из устриц. Отец приготовил эти произведения искусства не для того, чтобы мы ими любовались, а для того, чтобы мы их съели. Ешьте на здоровье, приятного аппетита.

Все молча улыбнулись. Мои усилия были оценены. А я был благодарен за то, что они хотя бы сделали вид, что их веселят мои неуклюжие шутки. Каждый из нас старался по-своему.

Не знаю, всем ли пришлось застолье по нраву. Я ничего не говорил про ужин, остальные тоже молчали. Слишком символичны были для меня яства, выставленные на столе. Вкус не имел значения, никто не думал об этом. Главным было другое. Для меня — ожидание изменений, для матери — воспоминания. Я видел, как мать ела суп из устриц и, вспоминая что-то, все медленнее подносила ложку ко рту, а глаза ее увлажнились. Отец рассказал мне, пока мы с ним готовили, как почти каждый день варил для матери такой же суп из устриц, заботясь о ней в течение того месяца в Намчхоне. Отец вспоминал, что матери очень нравился этот суп. Поэтому каждый раз во время отлива он собственноручно собирал устриц с морских камней. Я не мог не понимать, какая волна чувств захлестнула сейчас мать.

Когда рассветет, я поеду с братом в Намчхон. Там сейчас Сунми. Я люблю ее. Люблю, как мой отец любит мою мать. Но Сунми любит моего брата. Любит так, как мать любила того человека. Но как нельзя сказать, что мать не любит отца, также нельзя сказать, что Сунми не любит меня.

Я не мог заснуть до утра. Я волновался. Пытался успокоиться, но не мог. Беспорядочные мысли мелькали в голове. Последние несколько дней тянулись невообразимо долго. В моей душе, кажется, накопилось столько воспоминаний, что хватит на тысячи лет. Перед самым рассветом я задремал и увидел сон, похожий на явь. В этом сне я будто перенесся в события следующего дня.

Мне приснилось, что я в Намчхоне. Морская волна вылизывала прибрежный песок. Пальма над обрывом была похожа на гигантскую часовую стрелку, на которую от сотворения мира опирается небосвод. Под пальмой стоит девушка. На ней нет одежды. Имя этой целомудренно нагой девушки Сунми, что означает «чистая красота». Перед ней стоит брат. У него в руках подаренный мной фотоаппарат. Я продал его старый фотоаппарат, я лишил его фотографии, я спровоцировал его решение никогда не фотографировать снова. Мне казалось, что брату нужно взяться за любимое дело, и я старался для него. Я надеялся, что это поможет ему начать жить заново, но дело не только в этом. Еще кое-что мучило меня. Если бы брат снова начал фотографировать, это немного умерило бы терзания совести. Но в то же время я с болью осознавал, что никогда не стану свободен до конца. От греха, ставшего частью тебя самого, также трудно избавиться, как стереть с кожи татуировку. Брат держит в руках камеру, и на лице его — впервые за долгое время — свет и радость. В объективе целомудренно нагая Сунми, «чистая красота». Через фотоаппарат брат снова видит мир. Благодаря Сунми в стеклышке объектива мир вновь открывается ему. Это мир любви. Я неподалеку, на холме под деревом, смотрю на них, затаив дыхание, как когда-то в Намчхоне. Я всегда хотел видеть то, что вижу сейчас. Каждый щелчок фотоаппарата отдается в моем сердце. Пальма над ними не гнется от дуновений ветра — она словно стрелка гигантских часов, на которую опирается небосвод. Солнечный свет, отражаясь от морской воды, слепит, и на глазах выступают слезы. Те слезы, что сверкают, как драгоценные камни. Но ничего подобного — я и не думал плакать.

Мне довелось видеть, как стиракс, похожий на девушку с нежной смуглой кожей, обвивает толстый ствол сосны, будто зарываясь в ее объятия. Это было у королевских гробниц недалеко от моего дома. Та сцена заставила меня подумать о том, что растения тоже имеют желания. О том, что деревья, эти правдоискатели, с виду стремящиеся лишь вверх, к небу, таят в себе кипение страстей. Деревья не выбирают, где им расти. Деревья здесь просто потому, что такова их участь — от этого голова идет кругом. Как можем мы считать, что знаем все об их любви, боли, желаниях, если мы ни малейшего понятия не имеем, что творится в их внутреннем мире? Вы бывали в ночном лесу? Слышали голоса деревьев? Случалось ли вам видеть их беспрестанные движения, их корни, что тянутся в неведомые миры, обуреваемые бесчисленными страстями?..

Каждое дерево символизирует человеческую личность. В литературном пространстве все существует лишь в связи с человеком. Даже божества. Я хотел создать сад для героев моей книги, которые хотели стать или уже стали деревьями. Мой роман — это их сад. Закономерно это или нет, но он очень хрупкий. Потому что такого места нет или почти нет. Намчхон отличается от Эдема, а, может быть, похож на него тем, что герои не находят здесь покоя. Потому что Намчхона не существует или почти не существует.

Многое пронеслось передо мной, однако не было ничего такого, что можно разглядеть или потрогать рукой. Что менялось? Пейзаж? Каждый раз при смене пейзажа я глупо гордился тем, что много прошел. В то же время меня смущало и печалило подозрение, что калейдоскоп пейзажей мчался мимо меня, а я всего лишь бежал на месте. Литература — как неясное отражение в древнем бронзовом зеркале. Придет ли день, когда мы увидимся лицом к лицу? Может быть, он не придет никогда. Ведь литература — это только попытка разглядеть хоть что-то в тусклом стекле.

Хочу поблагодарить моих товарищей по перу за их неизменную любовь, поддержку и доверие к балансирующему на грани «автору».

Сказка братьев Гримм о брате и сестре, которым угрожает ведьма-людоедка, живущая в дремучем лесу, в доме, построенном из хлеба и сладостей.

Рами — высококачественная, похожая на льняную натуральная нить, получаемая из китайской крапивы.