Владимир Лорченков - Свингующие пары

Что же, значит, она чудесно проводит время, сказал он, и, спросил – дань уважения своей культуре, кодексу поведения изысканных аргентинских мясников, – надеюсь вы, Владимир, также проводите его чудесно? Просто великолепно, ответил я столь же вежливо. Он молча протянул мне сигару, и не спрашивая, зажег спички. Я, хоть и не курил, старательно и послушно раскурил свою сигару, и все время, держа огонь в ладонях у моего лица, он смотрел мне в глаза.

Мы выпрямились и стали наслаждаться дорогим дымом.

Ну, и как оно вам, Влад, сказал он, описав рукой полукруг.

Он указывал мне на мой родной город так, словно был гостеприимный хозяин, предлагавший оценить свои владения. Предлагал мне Кишинев, словно тот был его женой, его дыркой. Я догадывался, что он порет Лиду, хотя она и не признавалась мне в этом. Пока еще не признавалась, подумал я со злорадством.

Видите ли, западноевропейская манера сокращать имена не совсем точна, сказал я с легким сожалением, которого в моем голосе было ровно столько, сколько я захотел его подпустить, То есть, никаких сожалений я не испытывал. Пора было проучить этого латиноамериканского содомита. Диего смотрел на меня молча, слегка приподняв брови. Он улыбался.

Влад это сокращенное произношение имени Владислав, то есть, тот, кто славится на весь мир, сказал я.

А Владимир это тот, кто владеет миром, сказал я.

…и вам куда приятнее владеть миром, чем быть известным в нем, продолжил он за меня своим мягким, чересчур обольстительным, излишне кинематографическим голосом.

Я молчал. Может быть, и так, едва было не сказал я. Но я молчал. Звезды горели так ярко, что я видел каждую из них, несмотря на свою легкую близорукость. В углу, подброшенной, – да почему-то повисшей в небе, – монетой, застыла Луна. Теперь пейзаж из черного стал белым.

Что скажет обо всем этом писатель, сказал Диего.

Я всегда избегал описаний природы, потому что это далеко не самая сильная сторона русских писателей, сказал я.

Вопреки какому-то странному заблуждению, мы не умеем видеть мир вне нас. Это роднит нас с евреями, которые всю свою жизнь проводят, свесив грустные носы в самих себя, и ковыряясь там, словно их Иегова другого места – кроме кишок и потрохов – себе и найти не сможет, сказал я.

Рассчет оправдался. Диего радостно рассмеялся. Как и все латиноамериканские дипломаты, он был немножечко антисемит, что не мешало переправлять им евреев на свой континент, чтобы спасти их от Гитлера. А потом тех, кто работал на Гитлера – чтобы спасти их от евреев. Глядя на Диего, я все больше и больше понимал римлян, и почему они предпочли не упорствовать. Сдались так рано.

И все же, сказал он радостно.

Я огляделся. Пейзаж был неживым, но все дело было в освещении. Так что я закрыл глаза, и попытался представить завтрашний день. В небе, прозрачном до ломкости, плавают редкие паутинки. На траве, размякшей от резкой смены ночного мороза и дневной теплоты, видны капли воды. Деревья теряют листья в ритме последних раундов…

Как это, сказал Диего, и я объяснил.

Это уже не редкие джеббы и свинги, которыми вы прощупываете друг друга поначалу, и не уверенные мощные удары, предназначенные для разгара боя. Ударов много. Но они суетливые, бестолковые. Из последних сил, но очень частые – лишь бы успеть, лишь бы успеть, – удары, которыми бойцы обмениваются в конце последнего раунда. Так и деревья в ноябре. Листья падают с них беспрестанно. Чтобы и на Земле не найти покоя, и носиться туда, сюда. Хотя бы и перед этим белым домом в новоанглийском доме.

Так все и есть, сказал Диего.

В любом случае, природа не самая сильная сторона русских, сказал я. Они ее покоряют. Англосаксы, – Диего фыркнул, но я упрямо продолжил, ломая его природную неприязнь жителя Латинского континента к проклятым гринго, – так вот, англосаксы, они умеют принять величие и мощь мира и природы со смирением протестанта. Если русский пишет о природе, то у него получается изложение на тему «как я провел лето», – Диего снова рассмеялся, – а если американский писатель в двух словах набросает пейзаж, то получится у него «Девятый вал» Айвазовского. Даже если он, писатель, расскажет вам о заплеванной лужайке перед вашим домом.

Судя по тому, как вы это говорите, вы считаете американских писателей куда более способными, сказал Диего, и я кивнул.

Ну что же, тогда у меня для вас отличные новости, амиго, сказал он с нарочитой издевкой, а как иначе можно было расценить это штампованное «амиго», оцарапавшее мой слух.

Судя по тому, как вы мне все тут описали, вы и есть американский писатель, сказал он. И развил тему, хотя я начал мерзнуть, и скучать по горячему душу. Бывает, что человек родился не в своем месте, не в свое время. Если со временем ничего поделать нельзя, то с местом все исправимо. Почему бы мне не поехать в Америку? Начать можно с Латинской, сказал он обольстительно. Ну, чтобы не нахвататься сразу же, и не получить несварение желудка.

Американское несварение желудка, сказал он, и расхохотался.

Теперь он вел себя как карикатурный консул банановой латиноамериканской республики. Как их описывал О Генри. Это было совсем уж явной издевкой – похлеще «амиго», – потому что Диего представлял страну второго, в общем-то, мира, в банановой восточноевропейской республике. Не хватало еще, чтобы он начал умолять меня не присылать дредноуты, подумал я с улыбкой. А Диего продолжал.

Нет, все-таки, сказал он, подумайте хорошенько над этим.

Для меня эта услуга, она ничто, пустяк, nada, сказал он. Парочка ерундовых документов, которые оформят, с учетом исключительных обстоятельств – правительство каждой страны мечтает заполучить себе писателя с именем, пусть даже с умеренном известным, – за несколько дней. А жизнь там вовсе не дорога, можно сказать, куда как дешевле, чем в Молдавии. Тут все дорого, одна аренда дома сколько стоит! Пусть даже половину оплачивает правительство, ему приходится доплачивать.

В Америке вы займете свое место, сказал он.

Мне будет приятно доставить вам удовольствие, сказал он.

Вам, и Алисе, сказал он.

Само собой, сказал я, и мы глянули друг на друга осторожно. Итак, он знал имя моей жены. Судя по всему, он предлагал мне обмен, я так понял. Цивилизованный обмен женами. Естественное продолжение свинга. Вы берете жену А, и взамен получаете жену В. От перемены мест слагаемых сумма не меняется, или как оно там. Русские писатели слабы еще и в математике.

А вы… сказал я.

О, мы с Лидой уже подумываем над тем, чтобы вернуться на родину, сказал он с облегчением, потому что я не закатил скандала, получив пробный шар. Добавив, с выделением, – МОЮ родину.