Людмила Сурская - Курсантки

Приговор родился в их головах скорый и окончательный: Маринку на такие мероприятия больше не брать. Та ныла полночи в подушку, причитая:- Я что виновата, что все мужики ослы. Мне что оспой заболеть. Мы, конечно же, утешали. Оказывается за красоту тоже можно безвинно пострадать. А Маринка, вспоминая сильные руки майора, прижимающие её к себе, готова была пройти всё эту шумную несуразицу ещё раз. Она не просто влюбилась. Она любила этого Геракла. Когда она его видит, у неё пересыхает в горле и земля уходит из-под ног.

Но скоро про футбол все забыли. Заметив у Натки красные глаза насторожились. Девочка плачет и нам уже не до ерунды. Мы всем составом пятой поднасели на неё и выяснилось, что Ната заметила, как к взводному цепляется финансистка. Таскает еду ему в комнату и подолгу торчит там. Причём придумывает разные хитрости, чтоб только привлечь его внимание. Ах, она каналья! Скорая на расправу Вика предложила устроить тёмную. Ирка будет бить, а мы держать. Нет, нет! Так не покатит! Давайте сочиним что-нибудь весёленькое.

— Что тут сочинишь? — плакала Наташа. — А вдруг он её полюбит.

— Не сочиняй сказки. Он тебя любит. И в ситуацию не врубается. Уверяю тебя, замечать те её хитрости не замечает. Но если сильно будет усердствовать может и заметить. — Наставляла нас Елена, как самая опытная. О моём замужестве, слава богу, никто не догадывался. Сообща решили для начала намазать ей ночью лицо сапожным кремом. Придумали, сделали. Двери-то в комнаты на ночь не запираются. Я стояла в наряде на тумбочке и естественно ничего не видела. Ловкая, как кошка Вика провернула это дело.

Утром дикий вопль потряс этаж. По этажу бегала, оря ругательства, странная негритянка. Руки и лицо которой были чернее сажи, а губы ярче кумача. Ничего себе Вика разрисовала! Допросы и разборки ни к чему не привели. Никто ничего не видел. Но это была только разминка. Мы воодушевились и принялись устранять конкурентку на Наткином пути дальше. Второе, что мы сделали, это добавили в приготовленную финансисткой еду слабительного. После такого угощения, он больше не пустит её на порог. Так и получилось. Взводному, конечно, невдомёк какие страсти бурлили из-за него, а нам вроде как развлечение в наших солдатских буднях.

Первый летний дождь хлестал за окном. Мы сидели на подоконнике. Капли, ударяясь о поддон, отлетали в нас фонтаном. Где-то там, в кронах огромных деревьев напротив окна и серого, пропитанного дождём и туманом неба, грохотала гроза. Прошёл ещё один год. Вика набирает в ладонь дождевой воды и бросает в нас. Ах, ты так! Вопим мы хором и принимаемся проказничать. Стоит гвалт. Ничего уже не понять и не разобрать. Бесимся. Пытаясь догнать друг друга выскакиваем из комнаты, от ветра и нашего садома хлопает дверь, защёлкивая замок, и мы растяпы остаёмся в коридоре. Допрыгались, ключей ни у кого. Попытавшись прорваться назад и не совладав с ситуацией — растерялись. Что делать? Постучали к взводному — никого. Пошли поискать Славку. Пропал. Попробовали спуститься с верхнего этажа и влезть в окно. Только опять облом. Под нами простыни трещат, а Натка, согласная спать даже в коридоре на полу, на отрез отказалась лезть. Тогда попросили своих ребят с курса вышибить дверь. Пришли двое. С ходу картинно заявили: «Ломать не строить». Рассказали, что вышибут дверь одной левой, лишь бы было наше согласие. Куда деваться, даём. Вышибайте. Ждать помощи не от кого. Все пять в коридоре. Ни левой, ни правой не получилось. Не вышло ни с места, ни с разбега. Крепкая попалась. Тогда приняли новое решение. Пробить ломом у замка дырку, засунуть руку и открыть. Так и сделали. Пробили, засунули, естественно, Наткину и открыли. Зашли и стали думать, что делать дальше. На завтра намечен обход начальства. А у нас дверь с приличной дыркой.

— Капец! — изрекает опять наш первый паникёр Лена.

— Зато видно всё что делается в коридоре, — хихикает Вика. Но её никто не поддерживает. Так же хорошо наблюдать и за нами. К тому же, генерал шутки шутить не будет.

Относим лом и натыкаемся на старшину.

— О, какая удача! — берём его всем табором в оборот.

— Что у вас, пятая, опять стряслось? Забодали…,- бурчит он, но топает за нами. А куда ему деваться-то, если он в кольце.

Подводим к двери.

— Мамочка моя! Без ножа меня зарезали. Какие же вы заразы девки.

Он говорил с таким чувством что мы действительно почувствовав себя чем-то не совсем хорошим, принялись оправдоваться.

— Мы не нарочно. Давайте сделаем что-нибудь.

— Например, — чешет лоб он, сдвигая на затылок берет.

— Найдите аккуратненький кусочек фанерки и забейте нам её. — Робко предлагаю я ему. Девчонки дружно кивают. — Чик и всё!

— Ладно, — соглашается он и уходит за заплаткой и инструментом.

А время не ждёт, оно бежит. Мы волнуемся. Но вскоре заплата стояла на месте и что надо. Только… одно но… На синей двери, светлое пятно, как пить дать, не сможет одобрить завтрашнее начальство наше старание. Натка вспоминает, что на втором этаже, с мужской стороны, кто-то ремонтирует комнату, потому как пахнет на лестнице краской. Мы летим вниз, потом вверх… ища комнату на запах, унюхав подходим к двери. Проверяясь, чтоб без ошибки, обнюхиваем ещё раз. Наверняка. Всё точно, здесь! Ребята смотрят телевизор и нас не ждут. Стучим. Тук-тук. Но нашему стуку не пробиться сквозь боевик. Там такая крутизна не до гостей. Учитывая такие обстоятельства, пытаемся зайти невежливо, сами и без приглашения, но дверь оказывается припёртой с той стороны шваброй. Мы возмущены. Нам запираться нельзя, а у них сам себе кум. Ленка наваливается плечом, естественно, помогаем, и дверь легко, вместе с коробкой, вылетает в комнату. Мы точно на вертолёте. Парни в шоке. Про нас уж и говорить нечего. Картина не для слабонервных. Вот это дали! Хорошо хоть свою так-то не поддели. Ай, да мы!

— Вы что обалдели? — кидаются они к нам, соскребая с распластанной посреди комнаты двери. — Что вы такое изобразили?

Мы глупо моргаем, если б знать. Кто ж знал, что она такая хлипкая. Попутно выясняется, что развалили стол и пару стульев. Честно, мы не хотели.

— Нам краски надо, синей, — лопочет Натка, — совсем немножечко, два мазка.

— А по шее вы не хотите? — разорались очумев парни.

Понятно, что их бесило. На ровном месте мы им организовали работу на всю ночь. Теперь им не до кина. Нам за один присест в чувствах и красках рассказали, кто мы такие и с чем нас едят. Даже не возражая, как овцы слушали. И всё равно с нами поступили безжалостно, выкинули не удосужившись не только что-то там нам давать, но и слушать оправдания. Да мы и не в обиде. Я даже не вспомнила, что могу их одной левой вышибить в окно. Радовались: хорошо что не побили. Наряд на тумбочке, наблюдавший всю эту живописную картину, угорал. Что же делать? — горевали мы. Ещё одну дверь сломали, а краски не нашли. Но пока дошли, причитая, охая и ахая, потирая ушибленные при полёте на двери бока, до своей комнаты, старшина не менее нас озабоченный нагоняем, уже не только принёс краску, но и покрасил нашу дверь. За что спрашивается страдали… У появившегося к ночи взводного глаза полезли на лоб, как это мы за такое короткое время его отсутствия столько наворотили. Напустив на себя измученный вид, мы больше отмалчивались, чем говорили. Порезвились называется. Перед отбоем пришёл с проверкой готовности встречать высокое начальство курсовой. По инерции, толкнув пятернёй дверь, припечатал новую краску. Услышав его привычное: «Ё, п, р, с, т…», — мы поняли во что он влетел и не сговариваясь нырнули под одеяла.