Джессика Соренсен - Случайная встреча Кэлли и Кайдена (др. перевод) (ЛП)

У меня дрожит рука, когда разум уплывает к тому времени, где я не был таким; где я думал, что, может быть, просто может, все в этой жизни не должно вращаться вокруг боли.

Мы с моим старшим братом Тайлером возились в гараже. Ему было около шестнадцати, а мне — восемь. Он работал над мотоциклом, который купил на скопленные с летней работы деньги.

— Знаю, что это кусок дерьма, — сказал он мне, схватив гаечный ключ из ящика с инструментами в углу. — Но он позволит мне добраться до других мест, подальше отсюда, чего я чертовски сильно хочу.

Он целый день ссорился с отцом, и у него на руке виднелся огромный синяк и порезы на костяшках пальцев. Я слышал, как они спорили, а потом били друг друга. Хотя это было нормальным. Жизнь.

— Почему ты хочешь уехать? — спросил я, крутясь вокруг мотоцикла. Он не был блестящим или каким-то таким, но казалось, что с ним могло быть весело. Если он мог кого-то увезти отсюда, то должен быть чем-то особенным. — Это из-за отца?

Довольно сильно он кинул в ящик инструмент и провел руками по своим длинным каштановым волосам, из-за которых выглядел как бездомный, ну, или, по крайней мере, так говорил отец.

— Однажды, приятель, когда ты немного подрастешь, то поймешь, что все в этом доме — одна чертовски большая ложь, и захочешь убраться отсюда ко всем чертям, чего бы тебе это ни стоило.

Я встал на ящик и взобрался на мотоцикл, схватившись за ручки и перекинув через него свою короткую ногу.

— Ты возьмешь меня с собой? Я тоже хочу уехать.

Он обогнул мотоцикл сзади, присев на корточки, чтобы проверить шины.

— Да, приятель, возьму.

Я нажал на дроссель, сделав вид, что еду, и на секунду мне открылась возможность жизни без боли.

— Обещаешь?

Он кивнул, а сам в этот момент занимался воздушным манометром.

— Да, обещаю.

Оказалось, что мой брат — лжец, как и все остальные в доме. Закончилось тем, что он съехал и оставил меня, потому что предпочел пить, чем разбираться с жизнью. Через несколько лет другой мой брат Дилан окончил учебу и уехал из дома. Он поменял номер телефона, никому не сказал, куда уезжает, и никто с тех пор ничего о нем не слышал, хотя я не уверен, что кто-то особо его искал.

К тому времени мне было двенадцать, и я был единственным оставшимся ребенком в доме. Это означало, что я стал главным объектом ярости отца, что сделалось для меня ясным в тот вечер, когда Дилан собрал свое барахло и ушел. До этого избиения не были слишком сильными: пощечины по лицу, порка ремнем, а иногда он бил или пинал нас, но достаточно сдерживал себя, чтобы нам было чертовски больно, но при этом ушибы можно было спрятать.

Я смотрел, как Дилан выезжал с подъездной дорожки и уезжал по дороге в темноту, прижав лицо к окну и жалея, что я не с ним в машине, хотя мы с Диланом никогда и не были близки. Мой отец зашел с улицы, принеся с собой холодный ночной воздух. Всю дорогу к машине он орал на Дилана, говоря ему, что он гребаный придурок, потому что бросил футбольную стипендию и отказался играть в команде.

— На что ты уставился, черт возьми?

Он хлопнул входной дверью так сильно, что на пол упал семейный портрет, висящий над облицовкой.

Я развернулся на диване и сел, глядя на лежащий на полу портрет.

— Ни на что, сэр.

Он зашагал ко мне, его зрачки поглотили глаза, и даже через всю комнату я смог почувствовать запах алкоголя в его дыхании. Он был больше меня, сильнее, а на его лице читался такой взгляд, который говорил мне, что он воспользуется этим преимуществом в полной мере, а я ничего не смогу с этим поделать.

Но я давно выучил правила. Встать и спрятаться, иначе у него не будет времени остыть. Но я не мог сдвинуться с места. Я продолжал думать о своих братьях, которые ушли и бросили меня, как старую футболку. Во всем этом мы были вместе, а теперь остался только я. Я начал плакать, как глупый чертов ребенок, и знал, что это только еще больше разозлит его.

— Ты плачешь? Что, черт возьми, с тобой такое?

Он, не сбавляя обороты, поднял кулак и ударил меня в плечо.

Пронзившая шею и вниз по руке боль выбила из меня кислород одним быстрым щелчком пальцев, и я сжался на полу, моргая и пытаясь прогнать черные круги перед глазами.

— Вставай!

Он пнул меня в бок, но я не мог встать. Мои ноги отказывались слушаться, и с каждым ударом его ботинка внутри меня что-то умирало. Я даже не пытался подобрать ноги, чтобы защитить их. Я просто позволил боли взять верх, позволил заглушить боль брошенного.

— Ты такой бесполезный! Твои братья, по крайней мере, давали отпор. А ты что? Ничего! Это все твоя вина!

Еще один удар, на этот раз в живот, и боль пронзила голову.

— Вставай! Вставай. Вставай...

Его ботинок бил меня в живот, а голос стал умоляющим. Будто это была моя вина, а он хотел, чтобы я все это прекратил. И, может, так оно и было. Мне нужно было лишь встать. Но даже что-то такое простое я не мог исправить.

Самое худшее мое избиение: как будто он собрал все свое разочарование моими братьями и направил на меня. Две недели, пока я лечился, мама не пускала меня на учебу, говоря школе, семье, друзьям, соседям — всем, кто спрашивал, что у меня острый фарингит, и я очень заразен.

Почти все время я лежал в постели, чувствуя, как мое тело заживало, но при этом разум и воля к жизни умирали, зная, что лучше никогда не станет, что все это было из-за меня.

Я отбрасываю мысли, садясь на пол и поднимая рубашку. Когда я поступил в колледж, то поклялся, что брошу, прекращу эту дурацкую привычку. Но полагаю, она принадлежит мне гораздо больше, чем я думал.

***

На следующий день на биологии я пытаюсь держаться как можно более неподвижно, чтобы сдержать боль на животе, но продолжаю поглядывать на Кэлли позади меня, которая, похоже не замечает, что я превращаюсь в преследователя.

Профессор Фремонт не спеша завершает свою лекцию. К тому времени, как я выхожу в коридор, он заполнен людьми. Я загораживаю дверной проем, пытаясь определиться, хочу ли пропустить следующее занятие или нет, когда кто-то врезается мне в спину.

— Боже мой, мне так жаль, — извиняется Кэлли, пятясь от меня, будто я преступник. — Я не видела, куда иду.

— Тебе не нужно извиняться. Обещаю, что со мной все в полном порядке, несмотря на то, что ты врезалась в меня.

Я одариваю ее улыбкой, отходя в сторону, чтобы пропустить студентов. Когда мой живот скручивает, у меня горят все мышцы.

— Прости, — повторяет Кэлли, а потом закрывает глаза, качая на себя головой. — Просто у меня плохая привычка просить прощение.

— Все нормально, но, может, тебе стоить поработать над тем, чтобы избавиться от нее, — предлагаю я, опираясь рукой на дверной косяк.

Ее каштановые волосы собраны вверх, и тонкие прядки обрамляют лицо. На ней джинсы, простая фиолетовая футболка и по минимуму макияжа. Ее грудь не выпирает, а джинсы не настолько узкие, чтобы демонстрировать все изгибы, как каждый день одевается Дейзи. Зацепиться не за что, но я осознаю, что действительно смотрю на нее.