Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей

– Хоуп. Что-то случилось?

– Да нет, все в порядке. – Помолчав, я выпаливаю: – Я узнала дату рождения Жакоба Леви.

– Здорово! – восклицает Гэвин. – Как же тебе удалось? Я пересказываю краткую версию истории, услышанной от Алена.

– Классная история, – откликается Гэвин, когда я умолкаю. – Похоже, что они действительно много друг для друга значили.

– Ага, – соглашаюсь я.

Повисает пауза, и я кошусь на настенные часы. Тик-так, тик-так. Секундная стрелка явно надо мной издевается.

– Хоуп, что-то не так? – спрашивает Гэвин.

– Нет, все нормально.

– Я, конечно, могу начать угадывать, – говорит он. – Но лучше будет, если ты сама скажешь.

Я улыбаюсь в трубку. Он убежден, что хорошо меня знает. Удивительно, но он прав.

– Ты веришь в такое? – спрашиваю я его.

– Верю? Во что?

– Сам знаешь, – бормочу я. – В любовь с первого взгляда. Или, как говорится, в родство душ. Ну, как ни назови, но мы все это имеем в виду, говоря о бабушке и Жакобе Леви.

Гэвин молчит, и в тишине я снова чувствую себя кретинкой. К чему было задавать ему дурацкий вопрос? Теперь он решит, будто я с ним заигрываю. Я уже собираюсь извиниться, но он меня опережает:

– Да.

– Что «да»?

– Да, я верю в такую любовь. А ты нет?

Я жмурю глаза. Сердце неожиданно начинает ныть, потому что я… Я не верю.

– Нет, – говорю я, – нет, думаю, что не верю.

– Мгм, – хмыкает Гэвин.

– А у тебя когда-нибудь было что-то похожее? Он молчит. Потом произносит: «Да».

Я готова уже осведомиться с кем, но тут же понимаю, что знать мне этого вовсе не хочется. Ощутив явственный укол ревности, стараюсь поскорее его заглушить.

– Ну, значит, тебе повезло, – резюмирую я.

– Ага, – тихо соглашается Гэвин. – А почему ты в это не веришь?

Никогда раньше я не задавалась подобным вопросом. Надо подумать.

– Возможно, потому что мне уже тридцать шесть, а я до сих пор никогда ничего такого не испытала. Хотя вроде бы уже и должна была – если такая любовь действительно существует.

Слова повисают в воздухе, и я подозреваю, что Гэвин ищет способ ответить мне, не задев и не обидев.

– Совсем необязательно, – осторожно выбирая слова, начинает он. – Мне кажется, что тебя обидели. Сильно.

– Ты о моем разводе? – уточняю я. – Но это же случилось совсем недавно. А что же раньше?

– Ты была замужем, с какого возраста – лет с двадцати двух?

– С двадцати трех, – шепчу я.

– Ты его считаешь любовью всей своей жизни?

– Нет, – твердо говорю я. – Только не проболтайся об этом Анни.

Гэвин тихонько смеется.

– Я бы никогда такого не сделал, Хоуп.

– Я знаю.

Между нами снова повисает молчание.

– Мне кажется, ты больше десяти лет прожила с человеком, который не любил тебя так, как ты того заслуживаешь, – нарушает тишину Гэвин, – и которого сама ты, наверное, не любила так, как могла бы любить. Ты привыкла довольствоваться компромиссом.

– Может быть, – еле слышно откликаюсь я.

– А я считаю, что, если человеку делают больно, у него на сердце образуется защитный слой. Понимаешь? Вроде скорлупы или брони. А тебе доставалось по полной, тебе часто делали больно, ведь так?

Я не сразу собираюсь с силами, чтобы ответить.

– Прости, – бормочет Гэвин. – Я влез в слишком личное?

– Нет. Наверное, ты прав. Знаешь, у меня постоянно было чувство, что, как бы я ни старалась, мной все равно недовольны. И не только Роб. Мама тоже. – Я умолкаю. Никогда и никому я в этом прежде не сознавалась.

– Бедняга. – Голос Гэвина звучит искренне.

– Дело прошлое, – шепчу я. Разговор вдруг начинает меня напрягать. Мне становится неловко, что я выливаю все это на Гэвина, а с другой стороны – будто впускаю его к себе в душу.

– Я только хотел сказать, что, чем больше вокруг сердца скорлупок, тем труднее бывает узнать того, кто действительно достоин любви, – медленно говорит он.

Какое-то время я вникаю в его слова, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание.

– Ну да, – отвечаю я, – но, может быть, когда тебе причиняют боль, ты просто учишься видеть реальность и перестаешь мечтать о несуществующем.

Гэвин молчит.

– Возможно, – откликается он наконец. – Но, скорей всего, ты все же ошибаешься. Скорей всего, такая любовь существует. Ты ведь согласишься, что твоей бабушке в жизни приходилось много страдать?

– Еще бы.

– И Жакобу Леви, видимо, тоже?

– Вероятно. – Я думаю о том, чего они оба лишились: родных, привычной жизни, друг друга. Что может быть больнее, чем когда целый мир ополчается против тебя, а всех, кого ты любил, забирают от тебя и гонят на смерть? – Да, – подтверждаю я.

– Вот и давай попробуем его отыскать, – предлагает Гэвин. – Жакоба. И спросим у него. И у твоей бабушки.

– Если она придет в себя.

– Когда она придет в себя, – поправляет меня Гэвин. – Ты не должна терять оптимизма.

Я гляжу на часы. Как тут оставаться оптимистом, если они все время неумолимо тикают?

– Ладно, – со вздохом говорю я. – Тогда, значит, мы сможем спросить у них, правда ли они любили по-настоящему?

Ну кто меня тянет за язык? Гэвин еще подумает, что я над ним издеваюсь. Но ведь и он говорит глупости.

– А почему бы и нет? – невозмутимо отвечает Гэвин. – В крайнем случае скажут, что ничего такого не было.

– Ну хорошо, – соглашаюсь я и думаю, что пора прекращать этот пустой разговор. – Так ты считаешь, мы сможем его найти? Теперь, зная дату его рождения?

– По крайней мере, это повышает наши шансы. Может, он еще жив.

– Конечно, – поддакиваю я. А может, давным-давно помер, а мы гоняемся за химерой. – В общем, спасибо тебе.

Я сама не уверена, за что благодарю Гэвина – за весь этот разговор или только за обещание помощи в поисках Жакоба.

– Не за что, Хоуп. Я обзвоню завтра синагоги. Вдруг что-то удастся обнаружить. Увидимся завтра вечером в больнице.

– Спасибо, – еще раз повторяю я. Он отключается, а я все сижу с трубкой в руке, думая о том, что же сейчас произошло. Неужели я просто превратилась в старую циничную стерву, а этот парнишка, которому нет и тридцати, знает жизнь и любовь лучше, чем я?

В ту ночь, засыпая, я ловлю себя на мысли, которая не посещала меня с незапамятных времен: мне ужасно хочется, чтобы я оказалась круглой дурой, а то, во что научила меня верить жизнь, – все-таки ложью, а не горькой правдой.

Назавтра вечером Анни и Ален отправляются с Гэвином в синагогу, а я засиживаюсь у Мами после окончания официального времени посещения – приходится дать сестрам из отделения небольшую взятку в виде лимонно-виноградного чизкейка и большой коробки выпечки из нашей кондитерской.

– Мами, мне так нужно, чтобы ты проснулась, – шепчу я бабушке, а в палате становится все темнее. Я держу ее руку и смотрю в окно напротив кровати. Сумерки сгустились настолько, что в комнате почти полный мрак, и видны звезды, которые так любит Мами. Кажется, они сияют не так ярко, как раньше, и мне приходит в голову – может, они потускнели, как и я, лишенные заботы Мами. – Мне тебя не хватает, – шепчу я ей в самое ухо.