Норма Клейн - Любовь и «каннибалы»

Он долго смотрел на нее, освещенную пламенем свечи.

— Ему хоть кол на голове теши, да?

Она недовольно кивнула, подошла к столу и села.

— Ты платишь, Стивенсон.

Он с готовностью вытащил бумажник. Когда вошел посыльный, его ждал чек и чаевые. Мальчик поклонился и ушел, а Олаф поставил на стол три пухлых пакета и раскрыл какие-то белые коробочки. По квартире разнеслись экзотические запахи.

— Рассказывай дальше.

— Ладно...— Эйджи намотала на палочку знаменитую китайскую лапшу.— Я стала говорить о разнице в возрасте. Ум-м...— довольно промурлыкала она с полным ртом.— Но у него оказались очень веские контрдоводы, и поскольку я не могла их опровергнуть, пришлось сменить тактику.

— Я видел тебя в суде,— напомнил он.

— Я объяснила ему, что опекуну нельзя нарушать некие этические нормы и что суд этого не одобрит.— Задумавшись, она подцепила несколько кусочков свинины в кисло-сладком соусе.— Казалось, он это понял.

— Отлично!

— Вот и я так думала. Я считала, что он согласился со мной. Во всяком случае, рассуждал он как взрослый. А потом, уже уходя, он заявил, что не так уж трудно подождать пять недель.

На какое-то время Олаф потерял дар речи. Потом, слегка усмехнувшись, он поднял свой бокал.

— Значит, ты открыла пацану кредит?

— Олаф, это серьезно!

— Я знаю, знаю. Как ни неприятно это нам обоим, но тебе придется очень постараться, чтобы он отлип от тебя.

— Говорят же тебе, что он вел себя очень спокойно.— Заглянув в другую коробку, она обнаружила там жареного цыпленка с бобами.— Слушай, у тебя нет знакомых симпатичных молоденьких девушек, с которыми его можно было бы познакомить?

— У Линды есть одна. Пожалуй, шестнадцать ей уже исполнилось...— задумался Олаф.

— Что, у Линды такая большая дочка?

— Целых три. Она говорит, что слишком рано начала рожать и поэтому к сорока годам окончательно свихнется. Теперь я ее хорошо понимаю!

— Во всяком случае, это не повредит. Я попробую еще раз поговорить с ним, хотя надеюсь, что через неделю-другую это пройдет само собой.

— Ох, сомневаюсь...— Он протянул руку, и их пальцы переплелись.— Тебя не так легко забыть. Ты застреваешь в мозгу, как заноза.

— Значит, ты думаешь обо мне даже тогда, когда смешиваешь коктейли или флиртуешь с посетителями?

— Я никогда не флиртую с Уилом. Она прыснула.

— Я говорю о тех двух девицах, которые все время торчат в твоем баре. Блондинка и рыжая. Они всегда заказывают джин с тоником.

— А вы наблюдательны, советник!

— Это рыжая все время пялит на тебя нахальные зеленые глаза.

— Голубые.

— Ага!

Он покачал головой и рассмеялся. Надо же было так глупо попасться!

— Я дорого бы дал за то, чтобы знать твоих постоянных поклонников. Кроме того, я предпочитаю карие глаза, особенно с золотистым отливом.

— Слишком поздно,— поджала она губы, но тут же обняла его и засмеялась.— Все в порядке, Стивенсон. Но если ты будешь обращать внимание не только на ее глаза, я переключусь на Монти.

— Раз так, мне ничто не грозит. Я никогда не замечал, что у нее на носу очень симпатичные веснушки и сексуальная ямочка на подбородке.

Прищурив глаза, Эйджи шлепнула его по губам.

— Только попробуй спуститься ниже, и я утоплю тебя!

— Тогда все о'кей. Я хорошо плаваю!

Несколько часов спустя Олаф, ворочаясь в холодной, одинокой постели, согревал себя воспоминаниями. Господи, как было хорошо вместе смеяться, вместе есть палочками китайские блюда! Они угощали друг друга, давая попробовать выбранное ими, целовались, разговаривали... Свечи все таяли, таяли, а они продолжали говорить. Не о Майкле, не о работе — о множестве других вещей.

Потом они снова любили друг друга, медленно и нежно, до глубокой ночи.

Им пришлось все же расстаться. У него были обязанности. Но долго-долго, лежа в кровати, он представлял себе, как все могло бы быть.

Просыпаться рядом с ней. Чувствовать, как она потягивается при звоне будильника. Следить за ней с восхищением. Улыбаться про себя, глядя на то, как она носится по квартире, собираясь на работу.

Она бы надела один из своих самых строгих костюмов, а потом они пили бы на кухне кофе и говорили о планах на предстоящий день.

Иногда они встречались бы во время ленча, потому что невыносимо провести целый день друг без друга. При первой возможности он бы удирал из бара, чтобы вместе с ней вернуться домой. А если такой возможности не представится, он будет смотреть через дверь, как она входит в бар, садится на табуретку, флиртует с Монти и ест приготовленные им блюда. А потом они вместе идут домой.

Однажды они провели бы чудесный уик-энд на яхте. Он учил бы ее управлять парусами. Из нее вышел бы хороший шкотовый. А яхта скользила бы по голубой воде с надутыми парусами...

Волны, огромные, как горы, с ревом налетали на корабль. Ветер завывал на разные лады, словно тысячи обезумевших женщин. Дрожа от ужаса, который хуже любого шторма, он карабкался на верхнюю палубу, цепляясь за скользкий леер и выкрикивая команды.

Дождь хлестал по лицу как плеть, заливал глаза, воспаленные от соленой воды. Он знал, что засеченная радаром яхта должна быть где-то неподалеку, но не видел ничего, кроме громадных водяных стен.

Следующая волна залила палубу, обдала его с ног до головы. Молния прошила небо, как пуля стекло. Корабль повалился на борт. Он увидел упавшего моряка, слышал, как заскрежетали ногти, судорожно цеплявшиеся за палубу. Олаф прыгнул, схватил его за рукав, потом за запястье.

— Линь! Ради Бога, брось мне линь!

Неодолимая сила оторвала его от леера...

Ветер и вода. Ветер и вода.

Вот она! Вспышка молнии осветила потерпевшую крушение яхту. Бросить буксир. Скорее! В неверном свете он сумел различить три фигуры. Мужчина и женщины были привязаны к штурвалу, девочка — к мачте.

Они мужественно сражались, но сорокафутовая яхта не могла долго сопротивляться ярости урагана, застигшего ее в открытом море. Спустить шлюпку было невозможно. Оставалось надеяться только на то, что один из них сможет удержать яхту, а другой примет буксир.

Им подали световой сигнал. Нечего было и думать перекричать штурм.

Все произошло очень быстро. Ударила молния, мачта затрещала, рухнула, как дерево под ударом топора, и исчезла в бушующих волнах. Пораженный ужасом, он увидел, что девочку затягивает в водоворот.

Некогда раздумывать! Олаф инстинктивно схватил спасательный круг и прыгнул в штормовое море.

Падение, бесконечное падение. Буря трясет его, как кубик для игры в кости. Черная, угольно-черная темнота, затем вспышка молнии. Налетает неумолимая стена воды, тверже камня, накрывает с головой. Как смерть...

Олаф судорожно вздохнул и вырвался из объятий кошмарного сна. Простыня взмокла от пота. Его била дрожь. Застонав, он уронил голову на подушку и стал ждать, пока не пройдет мучительный приступ тошноты.