Елена Гонцова - Ниточка судьбы

— Ну, Вера, а что же плохого в этих условиях, тобой принятых? Да, потом, это как-то само собой получилось. Как вообще все у тебя всегда получается.

— Нет, Володенька, за всем стоял тяжелый, изнуряющий труд и мрачные раздумья. Нечеловеческое напряжение, я говорю вполне серьезно. Есть такое выражение, которое произносится с горьким вздохом и особенной гримасой на лице: «Я уже не девушка». В какой-то момент я могла изобразить на лице более скорбную мину и сообщить, что я уже не женщина, а эфирное, мифическое создание, порхающее по клавишам. Но весь этот бархат и трепет с живым миганием — всего лишь поверхность, под которой нечто уродливо-неземное, живая и неизвестная структура…

«Вот-вот, именно это я почувствовала на конкурсе, когда отзвучал последний аккорд»…

— Ну с Богом, ура! Кипящая бездна под нами! — засмеялась Вера, поднимая бокал с тягучим, как мед, янтарного цвета вином.

Владимир медленно осушил свой фужер, замер на мгновение, как бы оценивая восхитительный напиток, и обернулся к нише, где возле диванчика на тумбочке стояла круглая белая фарфоровая ваза, а в ней пышный букет белых пионов.

— Эти, что ли, цветы? С поздравительной открыткой?

— Открытки, записки, визитной карточки — ничего не было. Как в шпионских фильмах.

Вера не думала, что цветы от Тульчина, она просто мечтала, чтобы это было именно так. Ей всегда хотелось, чтобы он как-то проявлялся в ее жизни. Она часто ловила себя на мысли, что ищет в толпе на улице знакомый силуэт. И тогда, выбежав из ресторана, она искала Алексея, рванув до стоянки автомобилей, потом до входа в метро на Тверской.

Это было в прошлом году, осенью, теплой и прозрачной, как весна, если бы не ворохи золотых листьев под ногами. Состоялся первый сольный концерт Стрешневой в зале консерватории. Алексей позвонил неожиданно, после почти полуторагодового молчания, сказал, что был на концерте, и поздравляет с успехом, пригласил в ресторан.

Но после концерта она встретила Рудика и напрочь забыла о своем обещании. По какой-то дьявольской подсказке они пошли именно в этот маленький ресторанчик на Бронной, заказали чешское пиво и морской коктейль. Весело болтали, обсуждая последние новости, вылавливая из блюда то мидию, то креветку и раздавая им смешные морские имена. Когда подошел официант, спросил ее имя и сказал, что ей передали коньяк и коробку конфет, она сразу поняла, что это от Алексея.

Выбежав в розоватые сумерки, Вера кляла себя на чем свет стоит. Где-то у поворота на Тверскую на мгновение возникла его высокая фигура, поворот головы, профиль, и все. А теперь вот цветы… Они должны быть от Алексея, иначе все не имеет никакого смысла.

— Иначе волк, — сказала она вслух.

— Вот это правильно, — неизвестно что имея в виду, произнес Осетров. — Что-то не клеится у нас с тобой разговор на заданную тему. Я сегодня не в ударе. Плачу и рыдаю от радости, увидев тебя. Есть еще одно обстоятельство, почему-то я стал бояться за тебя.

— Это предчувствие, Володя, — ответила Стрешнева, — что уж тут поделаешь. Это выше нас.

Вера говорила вполне серьезно, предполагая, что только вот эта спасительная серьезность избавит ее от немедленного же его признания в любви.

Но гений исторического сыска победил в нем героя-любовника.

— Помнишь, как ты рассказывала мне о своих детских страхах, не вполне обыкновенных?

— Конечно, помню, они всегда со мной. Но теперь страхов изрядно прибавилось. А вот о них-то я ничего достоверно тебе сказать не могу. Какая-то бесовщина с ворами, преследователями, убегающими поклонниками… Нет, и предположить не могла, что успех будет сопряжен со всем этим безобразием.

— Может, уехать, хотя бы на время?

— На неделю, не больше. Я не могу находиться дома. Мне все скучно, все там раздражает.

Выбраться из провинциального городка для Веры было делом чести, доблести и геройства. Это вне всякого сомнения. Хотя о том она совершенно не задумывалась. Как вообще не думала о Доме. Не о родительском, о своем, который нужно было как-то воображать, приближать ниоткуда. Где и как она собиралась жить? Еще год в Москве, ибо академию следовало закончить, домучить, сдать в архив. Наврать потом Осетрову с три короба о тайнах этого Музыкального Дома, пусть дальше потешает дурней загадочными повестями из русской жизни.

А дальше-то что? «Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо»? Плодиться-размножаться? Она не думала ни о чем. До этого вечера. Думать — это не жить ли, собственно, как бог на душу положит?

Но что-то чуждое вклинивалось сейчас в достаточно стройную ситуацию. Вера как будто все делала правильно, но в этом коренилось что-то, может быть, жуткое. Она слышала в свое время от того же Осетрова, воспринимая как одну из его фантастических теорий, что жизнь отдельного человека напрямую зависит от роковой ошибки, однажды совершенной. От одной-единственной. Это так называемая «ошибка земного пути». Частная версия первородного греха. Вычислить эту ошибку крайне сложно. Где гарантия, что это будет именно она? Впрочем, гарантия-то есть — как в рекламе, перемена жизни к лучшему.

— Впрочем, я только сейчас поняла, что сегодня я бы хотела уехать в Питер. Окликнуть Север над Невой, прах отрясти норвежской ноты…

— А что там в Питере конкретно?

— Я должна получить гонорар. Ты не слышал этой моей песни? Я процитировала там одновременно Билли Джоэла, Джо Кокера, Стинга, одну забытую, но великолепную английскую арт-роковую группу «Десять лет спустя» и некий фрагмент Баха. Все это легло на электрические клавиши. Получился хит, на котором ребята неожиданно для меня обогатились. Каждый из них сможет сейчас купить квартиру, собаку и автомобиль. Меня пригласили телеграммой за призом. А мне как раз будет полезно покинуть Москву. Что-то я слишком к ней привязалась. На эти мысли нечаянно навел меня ты, мой милый друг. Давай-ка к делу. Время не ждет, надо подготовиться к поездке. Спрашивай обо всем, кроме личного. И о моих детских переживаниях не вздумай упоминать!

Однако вопросы Володи вертелись как раз вокруг ее детства и первых преподавателей. Вера старалась отвечать как можно более пространно, рисовала себя обыкновенной девочкой, которая отличалась от сверстников лишь тем, что ходила в музыкальную школу.

Но услужливая память с маниакальной настойчивостью предлагала яркие, как рождественские открытки, и болезненные подсказки. Проводив Осетрова, Вера рухнула на диван, обхватив Штуку поперек ее теплого, пушистого живота, и немедленно раскаялась в том, что согласилась встретиться с Володей. Все, старательно и давно заглушаемые воспоминания теснились теперь в ее комнате, и даже убаюкивающее урчание кошки не рассеивало призраки. Девушка зажала ладонью виски и постаралась немедленно задремать.