Джоанна Кингслей - Сокровища

Его рука проскользнула под пеньюар, лаская шелковистую кожу. Она напряглась.

— Не бойся, дорогая, — успокаивал он. — Твое тело дано тебе Богом. Он, должно быть, так сильно любил тебя, что сделал его столь прекрасным. Гордись своей красотой, Пьетрина.

Никто не называл ее этим именем с самой смерти отца. Она едва не заплакала, но вдруг его рука скользнула ниже и коснулась соска, и Пьетра от изумления открыла рот. Ощущение пронзило ее, вызвав трепет в животе и пронесясь до кончиков пальцев.

Он усмехнулся:

— Да, — нежно произнес он. — Почувствуй это. Насладись им.

Она не могла не ощущать его. Оно было везде — жар, внутренний трепет. Может ли это быть на самом деле даром Божьим? Разве можно испытывать такое прекрасное чувство, если оно не от Бога?

Наконец он поднялся, все еще держа ее на руках, и понес к большой резной кровати. Когда он снял с нее пеньюар, она попыталась непроизвольно закрыть себя руками.

— Не надо, Пьетра, — сказал он, убирая руки. — Никогда не стыдись своей красоты. — Он отступил назад и пробормотал: — Более совершенная, чем я мог себе вообразить. — Он взял в руку ее грудь и слегка провел ногтем по соску.

И вновь то же ощущение пронеслось в ней, сосредоточившись теперь в паху, нечто вроде боли, но ей не хотелось, чтобы оно проходило.

— Пьетра, — произнес он почти шепотом. — Вели мне оставить тебя сейчас, и я это сделаю. Я хочу, чтобы ты доверяла мне… хотела меня.

Она посмотрела в его глаза, черные как ночь в тусклом свете комнаты, и ей вспомнился холодный мир, ожидающий ее, если она огорчит его, платья в шкафу, приятная помощь Антонии и ее общество… и она подумала о его нежности и вспышке восхитительного чувства, которое она уже испытала.

— Не уходите, — прошептала она, словно страшась услышать собственные слова.

— Тогда пора путешествовать, — произнес он и поднял два пальца. — Это мои путешественники, дорогая. — Он приложил их к ее губам. — Они отправляются в путешествие по Италии. Здесь, — они опустились к ее грудям, — прекрасные Альпы с их великолепными вершинами, — его пальцы скользнули между ними, — а у их подножия долина Даоста. — Глаза ее закрылись, когда она отдалась во власть чувств.

— Здесь, — его рука скользнула еще ниже, — плодородная земля Ломбардии, а здесь Тоскана. — Он ласкал ее живот, посмеиваясь, когда кожа подпрыгивала под его пальцами. — Вот здесь растет виноград, сладкий и восхитительный, лопающийся от сока, который струится вниз, вниз к дельте, вот сюда, чтобы в вине заставить человека забыть о своих заботах. — Он погладил изнутри бедро, слегка похлопывая по телу. Она начала извиваться, мышцы помимо ее воли пришли в движение. Тепло солнца, которое делает зрелым виноград, казалось, разливалось по ее телу.

Его пальцы направились к треугольнику блестящих черных волос.

— А здесь, — почтительно произнес он, — мы подошли к священному городу Риму. Пилигрим ищет вход в священную гробницу. — Он лизнул палец и глубоко погрузил в нее.

Она громко задышала и выгнула спину дугой. Глаза открылись.

— Шшшш, — успокаивал он. — Шшшш, восхитительная Пьетрина. — Он нежно вводил в нее палец. Она почувствовала, как ее мышцы вокруг него напряглись. Она сжала бедра, взяв в плен его руку, желая удержать внутри это чувство.

— Подожди, — сказал он и убрал руку. Поднявшись, он быстро скинул парчовый халат. Раздвинув ей ноги, он устроился между ними. Глаза у нее округлились при виде его пениса, поднявшегося, как маяк, красного и нетерпеливого. — Дотронься до негр, — сказал он и направил ее руку.

Он пульсировал под ее пальцами. Герцог застонал, а Пьетра подумала, не причинила ли она ему боль, но его рука обхватила ее, сжимая толстое «копье» и направляя его вниз.

— Пилигрим, — повторил он, — кающийся грешник, ищущий прощения, нуждающийся в священном крещении.

Огромный пенис играл с губами ее священного места, гладя их, разжигая в ней огонь и одновременно вселяя страх. Он такой большой, что никогда не войдет в нее. Она попыталась его оттолкнуть, страх был слишком велик, но он крепко прижал ей одно плечо свободной рукой. Потом быстрым рывком вошел в нее, пронзив препятствие; маленькая плотина прорвалась.

Было больно, но не сильно. Он спокойно полежал, и боль отступила. Затем он начал медленно двигаться вперед-назад в ритме, старом как мир. Она открыла глаза, не обращая внимания на слезы, а ее длинные ноги обхватили его, словно они были его частью.

Его темп ускорился. Трение все еще было болезненным, но она больше не сопротивлялась. Лицо его потемнело, дыхание стало тяжелым. Пот выступил на лбу и верхней губе. Потом он внезапно напрягся, каждый мускул натянулся, лицо исказила гримаса, вены на шее стали похожими на веревки. Он застонал сквозь стиснутые зубы. Глубоко внутри она почувствовала его биение. Он рухнул на нее.

Отдышавшись, он медленно сполз. Одной рукой он гладил ей волосы, шепча при этом:

— Моя радость. Мое сокровище.

Она была теплая и влажная. Она посмотрела вниз. Кровь сочилась на прекрасные простыни, и она перепугалась, что он рассердится.

Но он нежно улыбнулся ей.

— Кровь девственницы священна, — ласково сказал он, поднялся на колени и опустил голову, чтобы слизнуть последнюю каплю крови. — Благодарю тебя, дорогая. Ты одарила меня величайшим блаженством.

Кровотечение быстро прошло, но герцог продолжал лизать то место, где была кровь. Вся боль исчезла, но теперь Пьетра почувствовала, что происходит что-то еще — ощущение тепла, зарождавшегося внутри ее. Она начала отталкивать его, застенчивая и испуганная. Но одновременно трепещущая. И он снова остановил ее.

Он жадно лизал ее, водя языком, пока ее голова не откинулась на подушки. Его руки устремились вверх к ее грудям, нашли соски, твердые, как маленькие бриллианты. Ее бедра поднялись сами собой навстречу его рту, языку. Когда он сжал ее соски, внутри ее вновь прорвалась плотина, но на этот раз иная; горячая, вздымающаяся вверх удивительная волна разливалась из глубин ее существа и заполняла ее всю. Тело ее дернулось, она вскрикнула и задрожала, когда он стал пить из нее, слизывая соки, пока она плыла на волне истинного наслаждения, постепенно вновь погружаясь в покой.

Он взял ее на руки, пока она плакала, баюкая, как ребенка, когда все ее тело сотрясали счастливые рыдания.

Потом, когда она снова осознала его и себя, когда смогла услышать биение его сердца у себя под ухом, стыд отступил. Она чувствовала себя умиротворенной и любимой. Печаль ушла, а с ней и немота, которая не покидала ее после смерти Джованни.

Она чувствовала — нет, знала — что рубеж перейден и пути назад нет. По одну сторону была ее история, по другую — жизнь.

Она проснулась одна, но это было совершенно новое пробуждение, чем прежде. Когда появилась Антония с завтраком, на подносе стояла ваза с розой. В центре ее, как капля росы, сверкал бриллиант, который герцог показывал ей в первое ее посещение.