Елена Лагутина - Слепая любовь

— Данка, а ведь он тебя любит. Так сильно любит!

— Я знаю, Олег. Знаю.

— А почему... почему ты так с ним? Иногда — так зло... Ведь ты не злая.

Она не ответила. Ей уже давно надоело жить ненавистью и гнать от себя любовь, она слишком устала от всего этого и уже давно не видела в этом смысла. Отец в соседней комнате собирал сумку — они всей компанией собирались за город, кататься на лыжах. Это, казалось бы, безумное начинание было инициативой отца, а вышло все настолько замечательно, что теперь в выходные уже не стояло вопроса о том, чем заняться, — на лыжи, конечно, на лыжи! У Данки прекрасно получалось кататься на лыжах, а ее мужчины всегда были рядом. Тревожно следили за каждым движением, но виду не подавали, и она только смеялась, когда падала, вставала без посторонней поддержки и снова мчалась вперед...

— Ты еще долго? — тихо спросила она, прислонившись к дверному косяку.

— Да нет, уже почти все... Вы там чай в термос налили?

— Налили, и бутерброды положили. Мы, может, выйдем, на улице тебя подождем?

— Угу.

— Ты только недолго, папа. — Ее голос почти не дрогнул.

Вряд ли человек может познать счастье, не испытав горе. Сплошное счастье перестанет казаться счастьем, если вся жизнь будет безоблачной и радостной. Люди, наверное, просто сойдут с ума и перестанут ценить радость, если будут уверены в том, что она их никогда не покинет. Это истина — и все же нет ничего страшнее неотвратимости горя, пусть мысли об этом и запрятаны где-то в глубинах человеческого подсознания. Черт бы побрал эту полосатую жизнь!

Это случилось в один из весенних дней. Над городом висел серый туман, за окном было влажно и мутно. Погода переменилась резко, давление упало — может быть, поэтому...

Она лежала на диване у себя в комнате, слушала новый музыкальный диск, который накануне вечером принес Олег. Это был Моцарт — Олег вообще обожал классическую музыку, и Данка вскоре тоже стала ее поклонницей. Отец, как обычно в это время, возился на кухне. Музыка играла громко, она не слышала, да и не задумывалась, чем он там занимается. И тут вдруг этот запах... Сначала ей показалось, что с улицы, но потом запах стал настойчивее.

— Пап! — Она слегка убавила звук. — У тебя там что, картошка горит? Ты уснул, что ли?

Он не отвечал — и она тут же, почувствовав неладное, вскочила с кровати, стремительно рванулась к нему, от растерянности наткнувшись на дверной косяк, — такого с ней уже давно не случалось. На кухне резкий запах горелого стал еще гуще, но здесь к нему настойчиво и неотвратимо примешивался страшный, ужасный запах корвалола... Она наступила на стеклянный пузырек, и запах стал еще сильнее.

— Папа!

Голос задрожал, она сразу же почувствовала, как руки покрываются холодным и липким потом...

— Папа! Да отзовись же ты, слышишь, отзовись! Я же не вижу тебя, я слепая! Где ты?! Где? — кричала она, задыхаясь, а потом нащупала его руку. Она была холодной... Пальцы не слушались ее, не помнили, не хотели вспоминать цифры, когда она вызывала «скорую». А скрипка все играла.

Железная, свежевыкрашенная белая низкая ограда, простой крест и две маленькие фотографии. Мама и брат... Теперь, спустя девять лет, здесь же появилась еще одна могила. Теперь где-то там они все были вместе...

А Данка осталась одна. Совсем одна среди черной пустоты, среди ночи, которая никогда не закончится.

— Послушай, ну нельзя же так. Тебя как будто нет, на тебя смотреть страшно, — неловко обнимая ее, шептал Олег.

— Не смотри, — равнодушно отвечала она, — и вообще не надо меня утешать. Я сама прекрасно понимаю, что ничего уже не изменишь, что его нет... Нет и никогда не будет... Только не надо говорить мне, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Иди домой, уже поздно.

— Я тебя не оставлю. По крайней мере сегодня.

— Иди, Олег.

— Не настаивай. Не гони... Данка, я ведь... Неужели ты не понимаешь, что ты мне нужна. Что я тебя люблю.

Она знала это уже давно — а если не знала, то догадывалась. Конечно, если бы она могла видеть его глаза, то и слова были бы не нужны, все было бы и так понятно. Можно заставить себя молчать, но глаза все равно выдают человека, ведь не зря называют их зеркалом души. И в этом зеркале уже давно — чуть ли не с первого дня знакомства — отражался глубинный свет, который может зажечь только любовь.

А она гнала прочь эти мысли. Она не хотела, в самом деле не хотела, быть для него чем-то большим, чем просто друг. Потому что всегда знала, что не сможет ответить на его чувство, а обман был бы слишком жесток. Обманывать его она не хотела, но и любить не могла. Потому что любила другого человека.

Днем еще можно было отвлечься, заставить себя не думать о том, что больно, но рана не заживала, а ее ночные сны почти всегда были одинаковыми.

Дождь, голубое платье, мелкие брызги и серые потеки... Снова дождь, его лицо — близко-близко, губы.

Пройдет — говорила она себе, но, закрывая глаза, ничего не могла поделать. Снова его лицо, глаза, руки. Последний кадр нелепой кинохроники ее жизни — он обернулся, взлетели брови, удивление и нарастающий ужас в глазах, а дальше — пустота. Потом были цветы в больнице, которые она уже не могла видеть, и снова был он...

Она не перестала его любить. И уже не могла с этим бороться, надеясь лишь на то, что время залечит раны. Как торопила, как умоляла она это время идти быстрее, но новый день не приносил облегчения. Тысячи раз она прокручивала в голове мыли о том, как бы все сложилось, если бы...

Иногда ей казалось, что произошла какая-то нелепая случайность, а иногда — и от этих мыслей ее бросало в дрожь, — что он не приехал к ней только потому, что его нет на свете. Она всегда думала, что разлучить их сможет только смерть, но, оказывается, было что-то еще...

Что-то еще. Если бы она только знала! Но она не могла знать, не могла даже предположить такого, и решила в конце концов, что он оказался слабее. Доводы Галины были разумными — возможно, в разлуке он понял, что все не так просто, как кажется на первый взгляд. Никакого другого объяснения она не могла придумать. Хотя со временем поняла, что это и не важно — почему он не приехал, не позвонил, почему все получилось именно так, как хотела его мать. Возможно, это была судьба, финал, к которому они продвигались по пути, заранее намеченному и строго очерченному рукой Всевышнего, — так стоило ли роптать на судьбу, изменить которую никто не в силах?.. Но перестать любить она так и не сумела. Со временем поняла, что она ждет этих снов, ждет, когда щека коснется подушки, закроются глаза и он придет. Она любила его так сильно, что в ее душе не могло найтись даже маленького уголка для другого человека. Иногда ей казалось, что она начинает сходить с ума. Когда в запахе влажного вечернего воздуха ей вдруг мерещился запах его волос и кожи, она вся сжималась, сердце начинало стучать быстро-быстро, и она уже ждала, что сейчас услышит голос, почувствует его прикосновение... Ждала напрасно.