Елена Лагутина - Слепая любовь

Как выяснилось, пропал не навсегда. Прошел месяц, и он как ни в чем не бывало снова позвонил Полине и утащил ее с собой на какую-то вечеринку, которая, затянувшись, закончилась спустя неделю. В течение этой недели Полина дома не появлялась, лишь звонила периодически, благоухая счастьем, радостью и еще неизвестно чем. Потом она появилась, а он снова пропал... И вот, кажется, в очередной раз появился. Дана безошибочно определила это по цвету Полинкиных глаз — не по блеску и не по какому-то особенному выражению, а именно по цвету. Почему-то с появлением Влада глаза у Полины из темно-коричневых превращались в светло-ореховые, почти прозрачные...

— Это потому, что я пила текилу, она соленая... — пыталась Полина научно обосновать столь странную физическую закономерность, но потом замолкала, видимо, поняв, что не настолько сильна в науках.

Вот и сегодня Влад снова появился. Данка вздохнула — надолго ли? — но вслух разочаровывать подругу не стала. Полина сидела, подобрав ноги, и покручивала между пальцами одну прядку, выкрашенную по моде в синий цвет с помощью туши для волос. На запястье поблескивал тоненький браслет часиков «Вашерон Константин» — подарок все того же Владислава, дорогой во всех отношениях, ногти — такие же синие, глаза — вытравленные, светлые...

— Знаешь, где мы были?

— Наверное, в ресторане «Планета Голливуд», — ткнула Данка пальцем в небо и ошиблась.

— Да нет, что ты, мы там были в прошлый раз, ты же знаешь, Влад не повторяется... Ты слышала, на Таганке есть такой ресторан, «Гуантанамера»...

Дана поморщилась.

— Ты там ела лангуста?

— Представь себе, ела! — с вызовом ответила Полина. — И мне очень понравилось... — Она мучительно пыталась вспомнить забытое слово: — Уй, дай Бог памяти... дайкири.

— Дайкири? — заинтересовалась Дана. — Знаешь, а ведь это любимый напиток Хемингуэя.

— Правда?.. Только что-то я его там не видела...

— Ладно, Полька, не остри. Ну а что еще?

— Еще? Карибская музыка... Знаешь, мы танцевали... вот так.

Вскочив с табуретки, Полина плавно и в то же время быстро закрутила бедрами, мелкими шагами продвигаясь по кухне к Данке и напевая что-то непонятное.

— Дана, Даночка... потанцуй со мной, я люблю его, я с ума по нему схожу... Ну а ты — когда? — Полина присела рядом на корточки и обняла подругу за коленки, склонила голову, взяла ее холодные ладони в свои, дотронулась губами, и снова: — Когда, Данилка?

Когда?.. Этот вопрос, как ни странно, намного чаще задавала Полина. Сама себя Дана спрашивала об этом редко. Когда она придет, ее любовь? Да кто ж ее знает...

— Твоим первым и единственным мужчиной был автор учебника по анатомии, — язвила иногда Полина, — да и то теоретически... Данка, ты же ведь симпатичная!

Симпатичная. Данка это прекрасно знала — вернее, не знала, а чувствовала. Она была немного полновата, но, поскольку сама это своим недостатком не считала, другие тоже не обращали на эту полноту внимания.

Любовь была пока знакома ей только по страницам книг. Причем книг серьезных, а не обычных дешевых бульварных романов, которые в изобилии глотала Полина. Поэтому Дана знала, что любовь — это испытание.

Нельзя сказать, чтобы у Даны не было за прошедший год ни одного шанса покорить сердце мужчины. Такой шанс был, и не один. Однажды неподалеку от станции метро Дана заставила резко притормозить водителя шикарной иномарки. Он поинтересовался, не подвезти ли девушку до дома — но, увидев в ее глазах только лишь отблеск вечерних фонарей и огни неоновых вывесок, даже отшатнулся. А Дана и не думала его пугать — просто мысли ее в тот момент были далеко, поэтому, наверное, и посмотрела так отстраненно. Парень извинился, снова нажал на педаль сцепления. Машина, взвизгнув тормозами, уехала, а Данка рассмеялась.

Несколько раз более близкого знакомства с ней искали однокурсники. Один из них, Мишка Шабанов, высокий, плечистый, немного стесняющийся своей внешней внушительности и от того всегда сутулящийся, однажды пригласил ее в «Макдональдс». Дана согласилась, и все было бы замечательно — они болтали, весело смеялись и нравились друг другу, — если бы в тот момент не пришло Мишке в голову спросить у Даны:

— Слушай, Данка, это у тебя свои такие черные волосы или ты их красишь?

— Свои, — не раздумывая, ответила Дана, но после этого как-то вся сникла и уже совсем перестала замечать и Мишкины искрометные шуточки, и все его комплименты, неожиданно умелые и искусные для восемнадцатилетнего паренька. А потом и вовсе стушевалась, извинилась перед Мишкой, предложение проводить домой не приняла, а вернувшись, долго лежала на диване в пустой квартире без движения, разглядывая хитрые росписи на морозных стеклах, пока не пришла Полина. А потом по привычке снова запутала лицо в ее пахнущих дымом и духами кудряшках и долго плакала.

— Почему, Полька, ну почему я все время об этом думаю?! — рыдала она взахлеб, а Полина успокаивала пустыми, но почему-то такими важными для Данки словами:

— Успокойся, родная, не плачь... Подожди, пройдет время, забудешь... Ведь это все-таки твой родной отец!

— Он мне не отец! — взвивалась Данка. — Он мне никто, понимаешь, никто!

— Понимаю... Тише... — убаюкивала Полина, и Данка в самом деле заснула.

Наверное, все дело было в том, что Дана просто еще не была готова к тому, чтобы впустить в свою жизнь кого-то еще, кроме Полины. В свою жизнь, в свою душу. Ведь нельзя полюбить человека, не пустив его в свою душу. Полина вошла в нее без стука, не как гость, а как постоянный обитатель, а вот никому другому сделать это больше не удавалось.

Были и другие истории. Один добрый молодец, тоже студент филфака, который учился курса на три старше Данки, попытался как-то сыграть перед ней роль несправедливо обиженного судьбой и всеми окружающими несчастного создания, утешить которое может по непонятной причиной только одна женщина на свете — Данка, которая и женщиной-то, в строгом смысле этого слова, еще не была.

— Ах, как я одинок, меня никто, никто не понимает... — шептал он, пытаясь приблизиться, сжимая ее ладонь в своей, холодной, но почему-то потной и оттого скользкой. «Телега!» — подумала Данка, мысленно употребив словечко из лексикона все той же Полины. Матвей — а парня звали Матвеем, и это казалось Данке настолько забавным и подкупающим, что она долго не решалась его «отбрить», — как-то раз пригласил ее на футбол, и она пошла с удовольствием, правда, в результате поняла, что самым приятным моментом за все девяносто минут игры был огромный пакет поп-корна, хрустящего, вкусного, в меру соленого, который они ели на двоих. Их влажные пальцы иногда встречались в этом пакете, хватаясь за одну и ту же кукурузинку, и Матвей со смехом уступал, все так же печально-заискивающе заглядывая в глаза Данке. Но и в этот раз, не заладилось. Футбол заканчивался, «наши» явно побеждали, бумажный пакет опустел, и Матвей склонился чуть ближе — хотел поцеловать. Данка уже было приоткрыла влажный рот и собиралась закрыть глаза, но в этот момент вдруг увидела сквозь ресницы соленые крошки на его губах, забившиеся в трещинку-бороздку, и почему-то отстранилась...