Линда Каджио - Неотразимый незнакомец

— Но я могу! — отрезала Лесли, наконец-то сделав нормальный глубокий вдох Она не могла вынести того, что ей придется быть отдельно от Майка. — Гэрри — моя подруга, но…

— Извините, — произнес портье, прерывая ее. Это был молодой человек, который в данный момент выглядел очень встревоженно. — Похоже, мест в гостинице нет.

Оба они уставились на него округлившимися глазами.

— Не может быть, — сказал Майк.

— Тебе нужна комната! — успела добавить Лесли.

Портье покачал головой.

— Увы, но нет ни одной свободной. Кстати говоря, подобное в этом отеле на моем веку было только один раз. Для нас это хорошо, но, видимо, не слишком хорошо для вас. Я могу распорядиться, чтобы в вашу комнату принесли раскладушку. Это будет стоить десять фунтов в день сверх платы за номер.

— Раскладушка! — содрогнулся Майк.

Лесли в отчаянии простонала. Мысль о том, что он будет спать в одной с нею комнате на раскладушке, была такой же пыткой, как если бы Майк жил в соседнем номере.

— Не могли бы вы связаться с другой гостиницей и заказать номер для мисс О’Хэнлон?

— Лесли! — начал было Майк.

Она обернулась к нему, сверкнув глазами.

— Нет. Хоть мне и жаль несчастную Гэрри, но я не позволю, чтобы она выставила тебя за дверь. Настало время, когда она должна научиться справляться сама с последствиями собственных поступков.

— Ты слишком строга к ней, — сказал Майк. — Мне бы очень не хотелось чувствовать, что это из-за меня.

— Майк! — Лесли уже была доведена до белого каления Она нависла над портье. — Вы позвоните. — И снова подскочила к Майку. — А ты замолчи! Ты будешь спать со мной, даже если для этого мне придется тебя убить.

Майк закатил глаза.

— Рад, что тебе это небезразлично.

Однако портье не смог помочь ей. Обзвонив другие гостиницы, он сообщил:

— Ни в одной нет свободных мест. Завтра начнется Цветочный фестиваль, и все отели забиты до отказа.

Лесли буквально взвыла, поскольку ясно представила себе альтернативу, которая надвигалась на нее, словно Годзилла, вылезающий из океана.

— Полагаю, что я как-нибудь примирюсь с раскладушкой. У меня просто нет выбора, — сказал Майк. И обернулся к Лесли. — Никогда больше не говори мне, что не можешь никого возбудить. У меня налицо все симптомы сердечного приступа.

Она обхватила его своими руками.

— Я постараюсь скрасить тебе предстоящую жизнь.

— Я буду тебе в этом содействовать.

Когда Гэрри узнала о том, каково будет переустройство апартаментов, она решительно настояла на том, что будет спать на раскладушке, которую втиснули в номер. Когда они наконец сошлись на этом, она легла на нее, отказываясь занимать какое-либо другое место и тем самым делая свое решение бесповоротным.

— Если на свете есть кто-нибудь более вежливый, то мы — шоу братьев Маркс, — произнесла Лесли. Слишком уж много произошло для того, чтобы эта ночь стала особенной. Все пошло прахом. Все.

Надевание пижам было фарсом, эпизодами которого стали многолюдная ванная и туго затянутые пояса на ночных халатах, которые были сняты лишь после того, как был выключен весь свет.

— Спокойной ночи, Лесли. Спокойной ночи, Майк, — сказала Гэрри.

— Спокойной ночи, Гэрри. Спокойной ночи, Лесли, — сказал Майк.

— Спокойной ночи, чудо-мальчик, — сказала Лесли с полным презрением.

Теперь, когда она полностью отделалась от излишнего здравого смысла, ее вынудили провести остаток поездки в присутствии компаньонки.

Как оказалось.

Майк лежал на краю кровати и познавал настоящую пытку, которая заключалась в том, чтобы спать с Лесли в одной постели и не иметь возможности дотронуться до нее, обнять ее, заняться с нею любовью.

Она беспокойно двигалась, посылая в его сторону вереницы складок по простыне. Ему приходилось сжимать кулаки, чтобы сдерживаться и никак на это не реагировать. На раскладушке ему было бы, пожалуй, спокойнее. Гэрри не помышляла ни о чем плохом, однако она не представляла, через какую пытка заставляет пройти его и Лесли. Другой мужчина, возможно, посчитал бы захватывающим то, что в его спальне две женщины. Но не он. Ему пришла на ум строфа Хаусмана, которая начиналась так. «В Шрусбери бросят они нас в тюрьму, и ветры завоют уныло». Эта строка как бы подводила итог их поездки в Шрусбери, потому что в душе у него звучали унылые завывания ветра.

Мысль о том, что они подвергаются некоторой опасности, коль скоро взялись разрешить дело с «Адамсом» была в этот момент настолько далека, что он даже не мог сконцентрироваться на ней хоть чуточку. Для него эта поездка в Шрусбери предполагала упрочение его чувств к Лесли и была необходима, чтобы сойтись с нею еще ближе перед тем, как они будут вынуждены расстаться. Такая возможность исчезла с приездом Гэрри. Ему хотелось повстречаться с тем парнем, который бросил Гэрри, и отправить его поваляться в местной больнице за то, что он сделал Лесли и ему.

Этой ночью он планировал сказать ей, и в этот раз совершенно твердо, что любит ее — больше чем любит. Теперь же между ними не возникнет та прочная связь, которая заставила бы Лесли ждать его возвращения в Америку. Хотел бы он не быть связанным предстоящей работой с рукописью Джонсона, однако академический отпуск далеко не каникулы. Он должен почитать свои обязанности за честь. Если он не будет почитать их, то как же тогда он докажет Лесли, что может почитать за честь свои обязательства перед ней.

Ее рука задела его, когда она ворочалась на своей половине, — мимолетное прикосновение пришло и ушло, как только она приняла прежнее положение. Сердце Майка тяжело забилось в груди, и тонкая пленка пота проступила на шее. Он так сильно хотел ее, что было просто невыносимо.

Он попытался произнести про себя пять принципов танг-су-до, представив себе упражнения, надеясь расслабиться, чтобы выжить этой ночью и сохранить способность трезво мыслить. В нем все еще сохранялось что-то, что могло позволить ему выстоять в этом испытании. Могло.

Тем не менее на следующее утро в руках у него не было ничего — ничего, кроме бессонной ночи, которую он провел, так ни разу и не прикоснувшись к Лесли. Он все еще был не в силах понять, как он это выдержал, тем более что голова его была мутной, а состояние тела таким, словно добрую дюжину раз он состязался с кем-то в беге с препятствиями.

Втроем они отправились завтракать. Эта утренняя тягомотина напоминала спектакль скромности на приз Академии Искусств, в котором они были действующими лицами и исполнителями одновременно. Лесли была бледна, на лице отчетливо выделялись глаза, окаймленные красными ободками век. Выражение же ее лица было каменным. Лицо Гэрри хранило выражение морды цепной собаки, и глаза ее были такими же красными, однако в ее случае только из-за того, что она много плакала. Майк слышал, как она плакала этой ночью, которая, казалось, тянулась целый год, и у него было чувство, что он выглядит ничуть не лучше.